– Сын мой, – обратился ко мне понтифик, – уверен ли ты в невиновности королевы, не падет ли ее грех на нас?

– Уверен, святой отец. Королева виновата лишь в том, что не покарала истинного убийцу своего мужа.

– Ну, не за это мы будем ее судить, – лукаво улыбнулся Климент, – нам, хвала Господу, достаточно ответить только на один вопрос: убила или нет.

– Нет, отче, не убивала и не знала о том, что делал Людовик в спальне ее мужа.

– Аминь. За остальное ответит Иоанна перед другим Судией, – папа осенил себя крестным знамением и, помолчав, спросил: – Говорил уже с ней о деле? – В глазах Климента загорелся огонек, который видел я у игроков в кости.

– Рано, отче. Должны довести ее до нужного состояния. Советую вам принять ее холодно и не разговаривать нигде, кроме как в консистории[54], чтобы чувствовала себя подсудимой, но не королевой.

– Хороший из тебя получится папа, – сказал вдруг Климент. Я смиренно склонил голову, ожидая его благословения. Когда получил желаемое, продолжил:

– Вызвал сюда Людовика.

– Господи, зачем? – святой отец поморщился, словно наступил на жабу.

– Знает он о прелюбодеянии Иоанны с камерарием ее Энрико. Королева очень беспокоится о жизни своего наложника. Уверен, что Людовик будет громогласно требовать выдачи несчастного. В своем письме посвятил он три строчки описанию тех пыток, которым намерен предать юношу.

– Похоже, Иоанна попала в надежную западню, – довольно улыбнулся понтифик.

– Видит Бог, сама себя туда загнала.

– Ну ты, маленький Хуго, не прибедняйся. Думаю, что нет в этом мире человека более опасного для тебя, чем Иоанна, если, конечно, узнает правду.

– Правда известна вам, святой отец, и Господу.

Мысленно же добавил, что и тебе, мой дорогой дневник, тебе доверил даже то, о чем побоялся сообщить господину.

– Хорошо, если так, – с сомнением заметил папа. – А что ты намерен сделать с Энрико?

– Это частный вопрос, не достойный вашей милости, – не хотел говорить понтифику, что принял решение пожертвовать Энрико. Чтобы восстановить мир в королевстве, нужно вернуть Иоанну на ложе к Людовику. Не о мальчиках надлежит ей думать, но о мужах, которые мечом проложат ей дорогу в Неаполь. Конечно, Людовик захочет наказать и Иоанну. Ведь сам писал нам об этом. Но объясним ему, кто он есть на самом деле. Прелюбодей, совративший королеву, и убийца ее мужа.

– Знаешь, как называется это место? – вдруг отвлекся понтифик. Мы стояли посреди строительных машин и лебедок.

– Помойка, отче?

– Запомни, – укоризненно покачал головой Климент, – место это станет самым прекрасным в нашем дворце. Ворота, которые находятся ниже, будут увенчаны двумя башенками, а названы они в честь апостолов Петра и Павла. – Я немного растерялся, пытаясь сообразить, к чему мне об этом знать, особенно теперь.

– Вы о чем, отче?

– О том, что тебе надлежит все знать. – Я с беспокойством посмотрел на папу, но он махнул рукой, затянутой в белую перчатку, и продолжил: – Не хочу я больше крови. В этой истории достаточно пролито крови.

– Но разумнее будет отдать Энрико Людовику, чтобы успокоился и насладился местью.

– Придумай что-нибудь. Ты же у меня сообразительный, – отрезал святой отец и жестом показал, что аудиенция закончена.

Алехин уже однажды пережил смерть близкого человека. Ему и тогда казалось, что он был виноват. Не защитил, не уберег, не смог остановить того, кто убивал из-за тупой необъяснимой страсти. «Я приношу несчастье», – убеждал себя Кен в какой-то мелодраматической пошлятине. Хорошо, если бы он делал это только про себя. Но главный редактор поделился своим выводом с комиссаром криминальной полиции Комндомом, которого вызвали в Кап-Ферра, поскольку он уже занимался исчезновением отца Лизы. Комиссару казалось в высшей степени подозрительным, что Алехин постоянно попадается на глаза. Услышав про несчастья, которые главный редактор якобы приносит, Комндом важно спросил:

– Мосье, вы хотите сделать признание?

– Признание? Да, комиссар, я хочу сделать признание. Ее убили из-за меня.

– Мосье, – причмокнул губами комиссар, – вы находились в комнате, когда мадемуазель Климофф выпила яд. Вы дали его ей?

– Я?! – растерялся Алехин. – Какого черта мне убивать Лизу?

– Очень просто, мосье, обычная ревность. Или вы и теперь будете говорить про какую-то средневековую тайну?

– Что значит «и теперь»? Вы соображаете, что несете?! – закричал Алехин. Комндом надменно посмотрел на него и заявил:

– Не советую говорить со мной в таком тоне. Я представляю здесь республику!

– Вы представляете здесь республику идиотов! – оскалился Алехин.

– Мосье, я научу вас уважать закон и его представителей. Объявляю вам, что вы арестованы по подозрению в причастности к убийству мадемуазель Климофф.

– Вы спятили?

– Взять его! – твердо скомандовал комиссар.

Алехина скрутили и увели из дома. Полина Одоевская сидела на террасе вместе с Ксантиппой Пылкой. Последнее, что услышал Кен, были слова Одоевской:

– Прекрасно! Я всегда говорила Лизе, что он человек не нашего круга.

Кена доставили в Ниццу и поместили в обезъянник. Его соседями оказались огромный негр в майке-алкоголичке, албанец и молдаванин. Будучи в белых фланелевых штанах и замшевых лоферах, Алехин внес последний штрих в панораму основных социальных слоев Лазурного Берега. Теперь в камере сидели: сутенер, наркодилер, гастарбайтер-нелегал и обитатель олигархической виллы. Негр дружелюбно толкнул Алехина в плечо и одобрительно сообщил, что у него красивые лоферы.

– Твои пять евро – мои шюз, – предложил негр.

– Нет, мосье, – вежливо отказался Алехин. Негр закачал головой.

– Твои шесть евро.

– Лучше соглашайся, он ночью все равно снимет, – доверительно сообщил молдаванин.

– Ночью?! Я не собираюсь здесь оставаться на ночь! – возмутился Алехин. Мужики заржали.

– Он не собирается! – пуще всех ржал чернявый албанец с тонкой шеей.

– Мошенничество с кредитками? – сочувственно поинтересовался молдаванин.

– С чего ты взял?

– Значит, наркотики, – констатировал албанец, – знаешь Штыря?

– Твои семь евро – мои шюз, – снова вступил в разговор негр.

– Отвали! – Алехин поднялся и подошел к решетке. – Я гражданин России и требую, чтобы вы вызвали консула! – крикнул он офицеру, скучавшему с «Paris Match» в руках. Тот даже не повернул головы.