— Скажи, он назвал хоть одного из тех диких наркоманов, с которыми я якобы спутался?

— Это меня не волнует. Меня волнуешь ты!

— Боже!

— Я беспокоюсь о тебе.

— Но совершенно не по тому поводу.

— Забавы с наркотиками и глупы, и опасны.

— Я ничего не делал.

— Если ты хочешь, чтобы с тобой обращались как со взрослым, ты должен вести себя как взрослый, — менторским тоном начала она. — Взрослые признают свои ошибки, взрослые понимают ответственность за свои поступки.

— Мне кажется, не все взрослые.

— Если ты будешь настаивать на этом дерьмовом случае...

— Как ты можешь верить ему, а не мне?

— Он хороший парень. Он...

— Ты разговаривала с ним всего пару раз.

— Достаточно часто, чтобы понять, что он приличный парень, очень зрелый для своего возраста.

— Он не такой! Он совсем не такой! Он — лжец!

— Его рассказ выглядит более правдивым, чем твой. И он производит впечатление здравомыслящего мальчика.

— А я не произвожу впечатление здравомыслящего мальчика?

— Колин, как часто по ночам ты поднимал меня с постели, когда тебе казалось, что кто-то ползает по чердаку?

— Не часто, — промямлил он.

— Часто. И очень часто. А что-нибудь мы находили, когда начинали поиски?

Он промолчал.

— Находили? — настаивала она.

— Нет.

— А как часто по ночам ты был абсолютно уверен, что кто-то крадется у дома, пытаясь залезть в твое окно?

Он молчал.

Она продолжала:

— Скажи, а здравомыслящие мальчики проводят все время, создавая пластиковые модели монстров из фильмов?

— Это поэтому ты не доверяешь мне? Потому что я люблю фильмы ужасов? Потому что я читаю научную фантастику?

— Прекрати. Не упрощай.

— Дерьмо.

— Ты набрался у этих уличных мальчишек и всяких грубых выражений. Мне не нравится это.

Он пошел прочь, в сторону свалки.

— Куда ты?

Уходя, он бросил:

— Я могу показать тебе доказательства.

— Мы уезжаем, — сказала она.

— Иди за мной.

— Мне надо было быть в галерее час назад.

— Я покажу тебе доказательства, если ты не поленишься взглянуть на них.

Он прошел через свалку и направился к тому месту, где холм нависал прямо над железнодорожными рельсами. Он не был точно уверен, идет ли она за ним, но шел с таким видом, будто не сомневался в этом. Он боялся, что, если обернется назад, это будет признаком слабости.

Прошлой ночью коллекция обломков отшельника Хобсона казалась зловещим лабиринтом. Сейчас же, при свете дня, она выглядела очень печальным, печальным и покинутым местом. Если же приглядеться, сквозь мертвую оболочку, сквозь жалкое настоящее можно было разглядеть проступающее прошлое. Когда-то эти машины были новыми и блестящими. Люди вкладывали в них труд, деньги и мечты — и все это пришло к одному концу — стало хламом.

Когда они дошли до противоположного конца свалки, Колин не поверил своим глазам. Доказательств, которые он хотел показать Уизи, не было.

Разбитый грузовик все еще стоял в десяти футах от обрыва, где Рой был вынужден отказаться от своей затеи, но металлических полос уже не было. Колин отлично помнил, что грузовик остановился ночью с увязшими в земле передними колесами, а задние точно оставались на металлических балках. Сейчас же все четыре колеса покоились на голой земле.

Колин сообразил, что произошло, и подумал, что следовало ожидать этого. Когда он сумел скрыться от Роя в канаве пересохшего ручья к западу от железной дороги, Рой не бросился сразу в город, чтобы поджидать его у дома, а прекратил погоню, вернулся сюда и принялся уничтожать все следы своего плана крушения поезда. Он по частям оттащил прочь временно сооруженную колею для спуска грузовика. Затем он даже приподнял задние колеса «форда», чтобы убрать уличавшие его металлические листы, которые были просунуты под них.

Трава позади грузовика, которая безусловно должна была быть сильно помята, когда «форд» тащили по ней, была такая же высокая и нетронутая, как и повсюду на свалке. Она немного покачивалась от ветра. Рой не пожалел времени, чтобы поднять траву и тем самым устранить последнее подозрение, что грузовик двигали. Рассмотрев получше, Колин увидел, что трава уже не такая упругая. Кое-где она была вырвана. Или сильнее примята, сломана. Но эти едва различимые приметы не могли убедить Уизи в том, что он говорит правду.

Хотя «форд» был на двадцать футов ближе к краю холма, чем все остальные развалины, он выглядел так, как будто стоял на этом самом месте никем не потревоженный годы и годы.

Колин опустился на колени рядом с грузовиком и, дотронувшись до одного из ржавых колес, извлек кусок смазки.

— Что ты делаешь? — спросила Уизи.

Он повернулся к ней, поднял выпачканную смазкой руку.

— Это все, что я могу показать тебе. Он уничтожил все другие доказательства.

Целую неделю Колин сидел дома.

«Домашний арест» был лишь часть наказания. Его мать следила за тем, чтобы он никуда не отлучался: она звонила домой по шесть-восемь раз в день, проверяя его. Иногда между двумя звонками проходило два-три часа, а иногда она звонила трижды в течение получаса. Колин не осмеливался нарушить ее запрет.

По правде говоря, он не очень-то и стремился куда-нибудь уйти. Он привык к одиночеству, чувствовал себя спокойно и уверенно, находясь наедине с собой. Долгие годы комната была для него основой его особого мира, и на некоторое время она вполне могла стать всей его Вселенной. У него были книги, комиксы-"ужастики", фигурки монстров и радио. Он мог занимать себя и неделю, и месяц, и даже дольше. К тому же он боялся, что, если он ступит за порог дома, его настигнет Рой Борден.

Уизи также ясно дала понять, что после того как он «отсидит свой срок», он долгое время будет находиться «на прогулках». Оставшееся время каникул ему придется приходить домой засветло. Он никак не прореагировал, когда она поставила это условие, однако на самом деле вовсе не считал это наказанием. Никакого намерения куда-либо идти ночью у него не было. Колин знал, что, пока Рой разгуливает на свободе, каждый закат он встречал бы с ужасом, как персонаж романа Брэма Стокера «Дракула».

Уизи не только установила для него «комендантский час» — в придачу она лишила его на месяц денег на карманные расходы. Но это тоже его не беспокоило. У него была металлическая копилка в виде летающей тарелки, которую он уже два года заполнял сэкономленной мелочью и долларовыми бумажками.