Джона медленно поднялся на ноги, покачнулся. Гусь шикнул на него, и парень вздрогнул от страха.

– Проклятье. Чертовы гуси.

22

И взрослые еще удивляются, почему подростки пьют

Через несколько дней произошло повышение до 2-го уровня опасности. Из дома Соларов постепенно пропадала мебель, а это означало, что у Розмари началась полоса неудач. Но тут не было ничего удивительного. Деньги из игровых автоматов напоминали волну: то прибывали, то убывали, то прибывали, то убывали. Во время прилива дом утопал в мебели, электронике и продуктах, а потом медленно пустел, по мере того как деньги уплывали и боги автоматов забирали то, что было ими даровано. Уведомления о просроченных платежах по кредиту накапливались, даже невзирая на зарплату, получаемую Эстер за работу садоводом.

В пять часов вечера позвонила тетя Кейт, которая желала поговорить с Розмари – так происходило только тогда, когда та одалживала приличную сумму денег. В ответ Эстер поступила так, как от нее требовалось: она расплакалась. Это было несложно. Ей даже не приходилось притворяться. Она чувствовала, что волна убывает быстрее обычного и уносит за собой ее жизнь. Такая волна могла означать лишь одно – приближается цунами, которое уничтожит все на своем пути.

После разговора с тетей Эстер весь день и большую часть вечера ждала Розмари. В их доме не было еды, буквально ни крошки, а мама обещала принести домашнюю пиццу.

– Она не придет, Эстер, – не выдержал Юджин, когда его сестра набрала Розмари в девятый раз. – Иначе уже была бы дома.

К одиннадцати часам вечера у Эстер сильно урчало в животе, поэтому она решила отправить матери сообщение в пассивно-агрессивной форме.

ЭСТЕР:

Насчет ужина можешь особо не беспокоиться.

РОЗМАРИ:

Хорошо х

ЭСТЕР:

О, так ТЕПЕРЬ мы замечаем телефон?

РОЗМАРИ:

Прости, занята х

Эстер хотела отправить Розмари еще парочку сообщений со словами «Неужели ты не понимаешь, какую боль причиняешь своей семье?» и «Будь проклят твой эгоизм!», – но понимала, что это лишь вызовет у нее слезы, а потом Эстер будет чувствовать себя виноватой. Да и все равно это ничего не решит.

Ее ужасно злила сложившаяся ситуация: хотелось что-нибудь ударить, расцарапать, разорвать на клочки. Неужели Юджин испытывал похожие чувства, перед тем как провести лезвием бритвы по коже? Она даже задумалась, а не попробовать ли самой. Должна же быть причина, почему он это сделал. Может, это приятно?

В конце концов она решила остановиться на том, чтобы опустошить четвертую часть бутылки водки, пока ее не захлестнет другого рода боль – «о боже, моей печени конец». Ведь что может быть лучше саморазрушения?

После этого она написала Джоне.

ЭСТЕР:

Чем занимаешься?

ДЖОНА:

Рисую. А ты чем занимаешься?

ЭСТЕР:

Рассматриваю алкоголизм как легальную форму подросткового бунта.

ДЖОНА:

Приноси свой бунт ко мне. Нельзя же бунтовать одной.

Так Эстер и сделала. Юджин отвез ее на машине к Джоне. Они припарковались в четырех домах от него и тайком прокрались на задний двор, хотя в этом и не было необходимости – отца Джоны не было дома.

Устроившись за домом, ребята пили вместе до тех пор, пока все вокруг не начало казаться им смешным. Джона изрисовывал акварелью страницу за страницей: его рисунки из ярких и красивых в трезвом состоянии постепенно, по мере опьянения, превращались в бесформенные, хаотичные кляксы. Юджин описал ему призраков, которых видел в темноте, и тот изобразил на бумаге безобразных существ с белыми глазами и кожей из капающей смолы.

Затем Джона взялся за портрет Эстер. Спустя некоторое время Юджин, заглянув к нему через плечо, сказал: «Это же…», – но Джона в ответ шикнул на него.

– Не порти сюрприз, – предупредил он.

– Что-то я не понимаю, – нахмурился Юджин.

Джона лишь покачал головой.

– Она все поймет, приятель, – сказал он, взглянув на Эстер. – Она поймет.

Девушка покраснела и поджала губы, стараясь подавить улыбку.

После того как сеанс позирования закончился, Джона сел рядом с Эстер и испачканными в краске пальцами стал выписывать круги на ее ладони. Отхлебнув водки, Эстер принялась изливать свою злость. Она заявила, что завтра выразит матери все свое недовольство. Она сделает это, обязательно сделает, она все выскажет.

На рассвете брат с сестрой, ни разу несомкнувшие за ночь глаз, отправились домой. Эстер не стала узнавать, насколько Юджин трезв, чтобы садиться за руль, потому что считала: его алкогольное опьянение может наконец привлечь внимание Смерти.

Однако Юджин все-таки был трезв – по крайней мере настолько, чтобы никуда не врезаться, – а потому до дома они добрались без единой встречи с Жнецом. Утро выдалось прохладное – об этом можно было судить по инею на опавших листьях во дворе их дома, – но девушка этого не почувствала, несмотря на опущенные окна автомобиля всю обратную дорогу. Машина Розмари стояла на подъездной дорожке, а значит, сама она была дома и а) обнаружила отсутствие детей, но ей было все равно, или б) даже не удосужилась проверить, в своих ли они спят кроватях.

Эстер не знала, что из этого хуже. Хлопнув дверцей машины, она зашагала босиком к дому под звон назаров, переполненная алкоголем и решимостью сказать матери все, что о ней думает.

– Эстер, не надо! – окликнул ее Юджин, закрыв машину.

– Почему, черт возьми?

– Думаешь, она и без того недостаточно паршиво себя чувствует? Твои крики не помогут делу.

– Зато они помогут мне почувствовать себя лучше.

Эстер обнаружила маму в коридоре: та лежала на полу с подушкой под головой, свернувшись калачиком и приложив ладонь к оранжевой двери, ведущей в гробницу ее мужа. Вся язвительность Эстер мигом испарилась. В другой руке, прижатой к груди, Розмари крепко сжимала медальон, где хранилась их с Питером свадебная фотография. Пол под подушкой был усеян листьями шалфея с записанными на них пожеланиями. «Освободи его, – мелькали слова. – Освободи его, освободи его, освободи его».

Эта картина была веским доказательством того, к какому разрушению приводила любовь. Своеобразным напоминанием: впуская человека в свою душу, ты даешь ему силу в итоге погубить тебя.

Эстер хотелось разбудить Розмари. Заставить ее страдать за то, кем она стала. Хотелось узнать, почему она по-прежнему оставалась в отношениях, которые практически уничтожили ее. Хотелось, чтобы злость самой Эстер обжигала вены матери и причиняла ей боль изнутри. А потом она заметила искусанные кончики пальцев Розмари.

Вот какой увидела ее Эстер в своей голове: вся мамина кожа – уши, нос, шея, – испещрена крохотными дырочками от