Прошла неделя. Командир снайперской роты заявляется ко мне на КП полка. Ермишев отсутствовал, так как приехала на «полуторке» его жена из Москвы на свидание и за «трофеями», хотя мы ещё находились в границах СССР.

Командир роты не мог собрать своих снайперов — исчезли в окопах, и все. Наконец нашёл, но три — как в воду канули! Всё ведающий помначштаба Алексей Цветков, впоследствии полковник в отставке в Новосибирске, а тогда старший лейтенант, подсказал: «Одна скрывается у того-то, другая у того-то и третья там-то…»

Нашли. Командир роты принёс мне их книжки с отметками об «убитых» фрицах, подтверждаемых подписями солдат и сержантов. Возвращая ему эту, грубо говоря, туфту, я сказал, чтобы он увозил своих снайперов, и побыстрее. Иначе я их разоружу и снайперские винтовки, так необходимые нам в батальонах, отберу. На весь батальон у нас была лишь одна такая винтовка. А тут целый арсенал…

И ещё один момент. Полковые интенданты сдавали бельё в стирку по прифронтовым сёлам женщинам и девушкам, которым после окончания работы выдавались справки, что они были в таком-то полку, дивизии и т. д. Спустя годы эти «воины» из прачек стали «участниками Великой Отечественной войны». Или поработали несколько девушек на полковой кухне в 10 километрах от позиции и, получив такие справки, возвращались по домам. И они тоже, оказывается, «активные участники ВОВ»! Почти подростки, рядовые 1926 и даже 1927 годов рождения, только что прибыли в часть в ту же нашу оборону, и кончилась война. Но они, побыв здесь сутки или меньше, тоже «участники ВОВ», и теперь многие из них «инвалиды ВОВ». А мы, настоящие воины Красной армии, которые дрались по году, по два, а я три года и четыре месяца, были посажены на полуголодную пенсию. Ведь никакого бюджета на всех, у кого были справки, не хватит.

Война подходила к завершению. Подполковник с 1941 года Иван Григорьевич Ермишев, казалось, «без меня никуда». Поселил меня к себе в трофейный огромный блиндаж. Тогда-то я познал впервые в полной мере: лучше быть хоть маленьким начальником, чем даже большим заместителем начальника. Да еще такого капризного, как Иван Григорьевич. Царство ему Небесное. По мельчайшему поводу он приходил в «кавказскую» ярость. Мог (как князь горский) запустить в молоденькую девушку — личного повара тарелку с не понравившимися ему супом или щами. Аж осколки по блиндажу! Командирского в нем было мало. Ни знаний, ни храбрости, ни фигуры, ни голоса. Все так, серединка на половинку! Он исчезал к своей приехавшей супруге на десяток деньков, возвращался и спустя день снова исчезал в своем «домике» далеко от полка. Меня это устраивало, поскольку давало в руки самостоятельность. Я «набивал себе руку» на командира полка, о чем давал мне понять Николай Токарев, первый зам комдива полковника Фомичева.

Вызов к телефону. Токарев звонит из первых траншей. Говорит по-товарищески и доверительно, но приказывает: принять у него наблюдательный пункт дивизии! Как будто у него не было в штабе других офицеров! Но это меня вполне устраивало, ибо я просто не мог сидеть на месте без дела. Побывав в тылу, я насмотрелся на муки своего народа. И считал, что надо немедленно кончать войну, и с ПОБЕДОЙ! Не околачиваться без дела, хотя и на фронте!

НП дивизии располагался в 500 метрах от позиций противника, расположенных по открытому полю, позади которого шли курляндские леса, густые, непроглядные. НП находился в подвале. Внутри — печурка-буржуйка, настоящие стеариновые свечки, два топчана, дощатый стол. Несколько чурок — вместо стульев. У аппарата дежурил телефонист.

«Будешь тут сидеть вместо меня. Когда скажу, тогда уйдешь в полк!» — объявил Токарев. Хлопнул меня по плечу, бросил: «Держись! Гляди в оба!» И исчез. Но из своего месторасположения тотчас наладил со мной связь, чтобы не тревожить комдива.

Рота прикрытия была из штрафников: сержантов и солдат, что проштрафились по пьянке, подрались с офицерами и т. п. А также кто-то из старших сержантов и старшин, которые заворовались в интендантствах… Но все готовы идти «на подвиг», чтобы снять с себя клеймо штрафника. Кончается война, надо успеть.

В ночь на 24 декабря наши разведчики незаметно углубились в тыл к немцам, в ближний лес, оборвали телефонную связь противника, присоединили к их проводу свой (трофейный) провод и протянули его к себе в блиндаж! Ловись, рыбка большая и маленькая! Ждут. Клюнуло: здоровенный фельдфебель, проверяя обрыв линии связи, не заметив ночью поворота к нам, появился у засады и был связан в мгновение. Он все же успел выхватить «парабеллум» и выстрелить. Попал себе в ногу, но ранен был легко. Четверо наших ребят кое-как его связали-спеленали и принесли на плащ-палатке ко мне в блиндаж!

У меня был ординарец-переводчик Алексей. Был шофёром, попал в плен. Освобождён нашими и отбывал «срок» в штрафниках. Умный парень, хорошо знающий немецкий язык. В плену Алексей заряжал автоаккумуляторы в полевой мастерской.

Фельдфебель — краснолицый, бесстрашно злой, богатырского сложения. За бортом куртки у него была пришита красная с черно-белыми полосками лента Железного креста. На фото, найденном у фельдфебеля, он стоял в окружении многих офицеров-гитлеровцев. Как ни упирался он, но сказал, что в полукилометре за их позициями стоят три дивизиона зенитных орудий на случай налёта советской авиации.

Изъяв у немца большую пишущую ручку из слоновой кости, которую вполне можно было использовать как холодное оружие, я отправил его в штаб дивизии.

С вечера на 25 декабря, который напомнил мне о «языке», взятом год назад на Волхове в этот же день, я заметил: противник не вел огня, не бросал осветительных ракет. Что это? Неужели отступают? Но это невозможно. Некуда им отходить, а можно только идти вперед на прорыв. Но скоплений войск не видно и не слышно. Ломаю голову. И решаюсь.

Ставлю в известность командира роты штрафников: надо провести разведку поиском за «языками». Старший лейтенант подхватил этот довольно рискованный почин. Рота штрафников рассредоточилась по огневым точкам вокруг НП дивизии. Командир роты отобрал добровольцев, готовых идти на смерть, но снять с себя позорное звание штрафник! Вызвался небольшой, можно сказать, «интернационал». Старший сержант из интендантов — еврей, владеющий в совершенстве немецким; сержант — белорус и рядовой — казах, молоденький паренек. На прикрытие готовим один взвод.

И как-то я был уверен, что дело выгорит! На рассвете 25 декабря, в Рождество у немцев, мы с саперами подобрались к проволочным заграждениям противника и, не обнаружив никого по траншеям вправо и влево, спокойно проверили миноискателями наличие мин, проделали проход в заграждении, куда вошел наш «интернационал» из троих штрафников, а за ним прикрытие в 10 автоматчиков. Взвод расположился будто у себя в обороне по траншее, загородив свои фланги здесь же набросанными «ежами».

Немедленно возвращаюсь на НП, ибо мне не положено быть дальше своих позиций, а я и так чуть не ушёл с разведчиками. По полевому телефону сообщил Токареву об «операции» и получил от него «благословение». По другому предложению — двинуть в пустующие окопы загулявшего противника наш 506-й полк, он обещал «решить». Для поддержки разведки координирую действия с полковой артиллерией.