Дверной звонок вызвонил мелодию песни «Eye of the Tiger».[82]Джеймс решил, что ничего ироничного в этом нет, и приготовился ждать. Он уже подумывал, не позвонить ли ему снова, но кому захочется выслушать подобное еще раз? А кроме того, дом действительно большой, Гари Гитарист мог, в конце концов, находиться в подвале или в какой-нибудь чертовой сауне.

Когда Гари Гитарист наконец открыл дверь, они просто уставились друг на друга. В последний раз они виделись лет двадцать назад. Тогда они вместе писали плохие песни, вместе терпели лишения, питаясь «быстрой» лапшой и пюре из картофельных хлопьев. И хотя они в итоге возненавидели друг друга лютой ненавистью, все-таки случаются в жизни моменты, когда забываешь о ненависти и помнишь только картофельное пюре. В такие моменты людям свойственно романтизировать свое прошлое или, выражаясь словами Джеймса, «немного мягчеть головой».

Вполне возможно, что Гари как раз переживал один из таких моментов, потому что он не захлопнул дверь и не ударил Джеймса. Он всего лишь произнес:

— Что бы ты ни предлагал, я на это не куплюсь.

Он говорил с легким американским акцентом, отчего Джеймсу захотелось сказать, что у него выговор, как у Шины Истон.[83]

— Хороший дом, Гари Гитарист. Твой?

— Нет, я просто выгнал хозяев. Что тебе надо?

— Поговорить.

— О чем?

— Может, все-таки впустишь меня? Или ты боишься, как бы я не увидел, что у тебя нет мебели?

— О, мебель у меня есть, я просто не хочу, чтобы ты на ней сидел.

Однако, сказав это, Гари развернулся и пошел по широкому коридору в сторону гостиной. Поскольку он не захлопнул дверь и не спустил на Джеймса сторожевых собак, тот расценил это как приглашение войти.

В гостиной Гари Гитарист уже успел развалиться на длинном кожаном диване кремового цвета. У него за спиной находилась огромная застекленная створчатая дверь, ведущая в сад. Это была чудесная комната, внешний вид которой, однако, был несколько испорчен дурно подобранной обстановкой. Три больших ковра — темно-красный, цвета бургундского вина, посреди гостиной; грязно-белый и еще один, разноцветный, в африканском стиле, по обе стороны от застекленной двери — создавали впечатление, будто Гари Гитарист решил спустить все сэкономленное на дорогих интерьерных дизайнерах на распродаже в магазине «Мир ковровых изделий». На стене над сногсшибательно великолепным камином висела та самая картина Ротко, которая была изображена на плакате в доме у Джеймса.

— Эге, — воскликнул Джеймс, — да у меня в доме висит точно такая же!

— Сомневаюсь, — возразил Гари Гитарист. — Ротко нарисовал только одну.

— Я имел в виду, что у меня висит копия.

Гари явно насладился последовавшей минутой молчания и не смог удержаться: он улыбнулся и сценическим шепотом сообщил:

— Это оригинал. Я купил его у Стинга.

Джеймс кашлянул и только после этого понял, что кашлять в этом доме, пожалуй, бестактно. Поэтому кашлянул еще раз.

— Хороший дом, — похвалил он. — Совсем не то, что на Далстон-роуд. Помнишь?

— С тех пор прошло много времени. Чего тебе нужно?

Джеймс пустился в многословные разглагольствования, расхваливая ту пору, когда они играли в группе «Собака с тубой». Дескать, она была, даже если Гари этого не осознает, главной отправной точкой в их жизни, самым плодовитым и творческим временем и есть смысл ее возродить, ибо люди помнят только хорошее, что связано с этой группой, и совсем не помнят связанную с ней лажу, а если и помнят, то вовсе не саму лажу, а то, как счастливы, оптимистичны и стройны были они в ту пору, когда ее слушали.

— Господи, да я слышал, как песню «Prince Charming»[84]называют классикой, а ведь людей от нее тошнило, когда она только что появилась.

Гари практически не смотрел на Джеймса, когда тот говорил, отчего незваный гость чувствовал себя коммивояжером, который пытается всучить пылесос, но, когда хозяин дома почти машинально налил в два бокала шотландского виски, Джеймс воспринял это как знак продолжать и продолжил с удвоенным энтузиазмом. Он говорил о том, что, может быть, стоит написать вместе несколько новых песен, встретиться и побыть со старыми друзьями, поиграть с ними — например, с ребятами из «Бланманже» и «Шпандау».[85]

— Но ведь мы с ними, кажется, никогда не пересекались? — возразил Гари.

— Вроде нет, однако на сей раз это вполне может произойти, ведь мы все окажемся в одной лодке, и все такое, — сказал Джеймс.

— Но ты упустил одну очень важную деталь, — заметил Гари, вручая Джеймсу бокал. — Чего ради нам суетиться? Я имею с виду, ради какой цели? Ведь это же будет черт знает какая морока: играть песни, которых я даже не помню, перед утомленными жизнью лысыми, тучными людьми, которые не станут вызывать нас на бис, потому что им нужно поспеть домой до одиннадцати, чтобы отпустить приходящую няньку. Какова наша цель?

— Как следует повеселиться.

— Ты называешь это весельем?

— Бросить вызов музыкальному миру.

— Я тебя умоляю.

— Деньги.

— Ах, деньги! Вот теперь мы подошли к самой сути. Джеймс, ты совсем не изменился: в тебе до сих пор полно дерьма, и ты помешан на деньгах. Прошу прощения, старина, но я не нуждаюсь в деньгах.

— Деньги нужны всем, Гари, даже богатым. Давай посмотрим правде в глаза: твоему имиджу ничуть не повредит, если тебя снова увидят в составе твоей прежней группы.

Гари Гитарист рассмеялся:

— Ну, это зависит от того, о каком имидже ты мечтаешь, Джеймс. Толпа страдающих ожирением бывших музыкантов, принимающих участие в тусовке под названием «Песни восьмидесятых»? Я думаю, что если тебе хочется создать имидж неудачника, то ничего вернее не придумаешь.

— Ой, ну не будь таким снобом. Хорошо, то, что я предлагаю, вовсе не идеал, но ты ведь не станешь меня убеждать, что производимая на свет современная попса лучше той музыки, которую можем сыграть мы.

— Я не интересуюсь поп-музыкой, Джеймс. Поп-музыка, она для молодежи, для нетерпеливых сквернословов. Поэтому популярные песни, все как одна, длятся не более трех минут.

— Но наша аудитория будет не молодежной, а взрослой. Просто нам ведь необязательно играть старье, правда?