— И не забудь ту железяку, — сказал он, выходя на террасу, чтобы завершить обрезание декоративного кустарника.

Хотя они и припозднились с работой в саду, но все-таки начало было положено.

— Мне надо съездить в участок, — крикнула она ему вслед. — Я там забыла кое-что. Через двадцать минут вернусь.

Из-под колес ее «гольфа» выскочил гравий, когда она прибавила газу и выехала на дорогу.

Была еще только среда, но он все же открыл бутылку красного вина, когда они сели перед телевизором и начали смотреть какой-то средненький фильм по местному каналу. На этот раз речь шла о муже, который избивал жену и добивался признания ее душевнобольной. Чуть было не добился. Ибо справедливость всегда торжествовала в фильмах, которые показывали по местному каналу.

— Какая чушь, — вздохнул Валманн где-то на середине фильма.

— Займемся чем-нибудь другим? — спросила Анита.

— Что ты имеешь в виду?

— Я принесла ее.

— Что принесла?

— Ну эту металлическую штучку. Из лифта для инвалидной коляски. Я ведь за ней и ездила. Трульсена на месте не было, поэтому спросить его нельзя было. — Она криво усмехнулась. — А сотрудник технического отела не возражал. Вот она.

Она положила конверт на телевизионный столик. Валманн вытащил на стол маленький кусочек металла, а затем фотографии.

— Какой маленький, — сказал он, — зажав кусочек металла между большим и указательным мальцами.

— Даже самый маленький пустяк может… — сказала она и показала на фотографии этого кусочка металла в шестерне.

— Но он туда случайно попал или преднамеренно?

Валманн внимательно изучал металлическую штучку. Она была светлой и блестящей, почти как олово, толщиной не более обыкновенного гвоздя и сжата, очевидно, металл был не слишком твердый.

— Могу я взять ее на пару дней?

— На пару дней?

— Я знаю одного парня, который, наверное, сможет определить, что это было такое.

— В техническом отделе этого не смогли сделать.

— Мой знакомый — настоящий эксперт.

— Кто же это?

— Его имя тебе ничего не скажет.

— Ты водишь знакомство с темными личностями, Юнфинн? — Анита толкнула его в бок. Ей нравилось видеть его таким — он опять загорелся и рвался в бой. И она призналась себе в том, что будет уступать ему во всем, только чтобы сохранить этот настрой.

— Я и вправду знаю кое-кого в этом городе.

— Мне вообще-то следовало вернуть эту вещь завтра утром.

— Да никто ее и не хватится. Ведь Трульсен ничего не знает.

— Ну, я не знаю…

— Ну давай!

— Я поставила свою фамилию на квитанции, когда расписывалась за нее.

— Я сумею защитить тебя.

— От Моене?

— Она ко мне неравнодушна, разве ты не заметила? Она меня почти боготворит…

— Я тебе покажу боготворит… — Она повалила его на диван и принялась целовать, покусывая губы и мочки ушей. Она почувствовала, как сильно ей недоставало его, как не хватало его тела, запаха, близости, и это чувство было настолько сильным, что где-то среди радостного опьянения ее охватил страх. Страх перед силой привязанности к нему, которая поселилась в ней за такое короткое время, страх перед тем, насколько их тянуло друг к другу. И вот уже он над ней, со всем своим неистовством, со всей нетерпеливостью мужской силы и в то же время, присущей лишь ему сознательной необузданностью. Нет, подожди, еще немного, совсем чуть-чуть, пока она сама не стала еще более неистовой и не начала желать все большего и большего, и тогда она взяла его, приняла его и забыла обо всем на свете, обезумев от счастья, которое он давал ей.

Ула Мюре держал небольшой ювелирный магазинчик на пешеходной улице в центре Хамара. Сюда-то и пришел Валманн на следующее утро с кусочком металла и положил его на прилавок перед владельцем. Тот взял его в руки, взвесил и, прищурившись, стал внимательно рассматривать сквозь специальные очки.

— И не зна-аю… Похоже, белое золото.

За двадцать лет жизни и коммерческой деятельности в Хамаре он не избавился от своего трёнделагского диалекта.

— В таком случае не скажешь ли, что это был за предмет?

— Не-е, я не могу, но вот у меня есть кое-кто, вот он, может, и знает…

— А как много времени тебе нужно, чтобы узнать?

— Э-э, надо сперва выяснить, не сильно ли он за-анят.

— А если ты скажешь ему, что дело срочное?

— А может, я лучше скажу, что это полиция попроси-ила?

— Если это поможет.

— Ох, не уве-ерен… Но я попыта-аюсь. Заскочи-ка завтра.

Ула Мюре редко обещал больше того, что мог сделать.

Не успел Валманн вернуться в офис, как зашел Кронберг.

— Есть минуточка?

— Ясное дело.

Кронберг никогда не станет приставать без причины.

— Ханне Хаммерсенг, — начал он, — или, правильнее сказать, Радха Кришна?..

— Ты так легко не сдаешься. — Валманн решил приободрить своего коллегу. Этот невысокий, очкастый человечек был в управлении как мебель — все его хорошо знали, но вряд ли обратили бы на него внимание, особенно на улице, когда он был без формы.

— Здесь что-то не так… — Он покачал головой, как будто и сам не понимал. — Ты знаешь, я проверил датские больницы, год за годом, списки всех умерших, пациентов во всех отделениях за тот период, когда она исчезла.

— Ну и?..

— Но в одном месте я не сообразил проверить…

— И где же? — Валманн подумал, что не зря коллег раздражала его привычка тянуть с сообщением, даже когда информация была особенно важной. Ему стоило усилий совладать с собой и на этот раз.

— Я не проверил психиатрические отделения.

— Ах вот оно что!

Блестящая мысль! И как это мне это не пришло и голову, подумал Валманн.

— Ведь смотри — коллектив наркоманов, поспешный брак, религиозный мистицизм, Радха Кришна…

— Вот именно.

— Так вот, слушай: норвежская гражданка Радха Кришна попала восемнадцатого ноября тысяча девятьсот девяносто четвертого года в психиатрическое отделение Государственной больницы Копенгагена с симптомами шизофрении. Через семь месяцев ее выписали, но она вновь попадала туда в тысяча девятьсот девяносто шестом и тысяча девятьсот девяносто восьмом годах. В последний раз ее выписали в тысяча девятьсот девяносто девятом. На этом след обрывается. Пока что.

— Интересно. Чертовски интересно!