Король утвердил постановление, касающееся его старшего брата, но наложил свое veto на два остальных. Незадолго пред этим он публично выразил порицание эмиграции и написал уехавшим принцам, призывая их вернуться в королевство. Он звал их во имя спокойствия Франции, во имя любви и послушания к нему, как их брату и королю, и в конце письма прибавлял: „Я вам буду вечно благодарен, если вы, помогая мне привести в исполнение мое непоколебимое решение, не заставите меня действовать против вас“. Эти благоразумные советы остались без результата. Людовик XVI, осуждая поведение эмигрантов, не хотел все-таки утвердить меры, принятые против них. В этом отказе его поддерживали конституционалисты и департаментские советы. И эта поддержка не была бесполезна в такое время, когда он казался причастным эмиграции в глазах народа, вызывал неудовольствие жирондистов и отделялся от Собрания. Ему следовало добиться полного единения с конституционалистами, так как он в своих письмах ссылался на конституцию и пользовался предоставленными ему правами против революционеров. Его положение могло быть упрочено, если бы он согласился искренно подчиниться первой революции и дело буржуазии сделал бы своим личным делом.

Но двор и не думал сдаваться; ожидая лучших дней, он бросался из стороны в сторону и повсюду искал поддержки. Он продолжал переговоры с Европой, против вмешательства которой ничего не имел и сам король; он интриговал вместе с министрами против народной партии и пользовался услугами фельянов, не доверяя, в сущности говоря, и им, в борьбе против жирондистов. Двор рассчитывал больше всего на пронырливость Бертрана де Мольвиля, стоявшего во главе совета короля. Этот министр учредил Французский клуб, члены которого были у него на жалованьи. Он покупал одобрение трибун Собрания, надеясь этой подделкой под революцию победить настоящую. Цель его была играть партиями и уничтожать влияние конституции, соблюдая букву закона.

Таким своим поведением двор неосторожно ослабил конституционалистов вместо того, чтобы их укрепить. Он даже помог во вред им избранию Петиона в мэры. Бескорыстие, охватившее Учредительное собрание, заставило всех, кто занимал при нем общественные должности, выйти в отставку. 8 октября Лафайет отказался от командования Национальной гвардией, а Байи от должности мэра. Конституционная партия предлагала, чтобы Байи был заменен Лафайетом, ибо должность мэра Парижа была чрезвычайно важной в политическом отношении, позволяя легко предупреждать или, наоборот, возбуждать мятеж в Париже. До сих пор эта должность занималась членами партии конституционалистов, что дало им возможность, например, подавить волнения на Марсовом поле. Конституционалисты уже потеряли главенство в Собрании и командование Национальной гвардией; теперь от них ушла и муниципальная власть. Двор отдал Петиону, кандидату жирондистов, все голоса, которыми он только располагал. „Лафайет, — говорила королева Бертрану де Мольвилю, — хочет сделаться мэром Парижа, чтобы потом стать дворцовым мэром. Петион якобинец, республиканец, но слишком глуп, чтобы быть вождем партии“. 14 ноября Петион был выбран мэром большинством шести тысяч семисот восьми голосов из десяти тысяч шестисот тридцати двух вотировавших избирателей.

Жирондисты, которым эти выборы дали значительную силу, не удовлетворились переходом власти мэра к своей партии. Франция недолго могла существовать в таком опасном и переходном положении; декреты — справедливые или несправедливые, но долженствующие служить охраной революции — были отвергнуты королем, но не заменены никакой другой правительственной мерой. Министерство проявило или полную неспособность, или злонамеренную беспечность. Жирондисты, наконец, обвинили министра иностранных дел Делессара в умалении достоинства государства и в подвергании его опасности ввиду его тона сношений с иностранными державами, а также ввиду слишком большой медлительности и полной неспособности; они не менее напали и на военного министра дю Портайя и морского, Бертрана де Мольвиля, как на не приведших ни берегов, ни границ в оборонительное положение. Особенно глубокую народную ненависть возбуждали курфюрсты Трирский, Майнцский и епископ Шпейерский, которые благосклонно относились к военным сборищам эмигрантов. Дипломатический комитет предложил собранию объявить королю, что нация будет удовлетворена, если он потребует от пограничных государей рассеяния в продолжение трех недель сборищ эмигрантов и если соберет необходимые военные силы, чтобы заставить уважать международное право. Такой важной мерой жирондисты хотели заставить Людовика XVI взять на себя торжественное обязательство и показать Ратисбонскому сейму и другим европейским дворам твердую решимость Франции.

Инар поддерживал этот проект с трибун. „Поднимемся, — сказал он, — на высоту нашего призвания, будем говорить с министром, с королем и со всей Европой с нам подобающей твердостью. Скажем министрам, что нация не совсем-то была довольна поведением каждого из них, что они должны выбрать между общественной благодарностью и законным наказанием и что под словом ответственность мы подразумеваем смерть. Скажем королю, что его собственная выгода требует охраны конституции, что он царствует только благодаря народу и для народа, что нация его господин и что он подданный закона Скажем Европе, что французский народ, раз вынувши меч, бросает ножны и будет искать их только покрытый лаврами победы; что если министры вовлекут государей в войну против народа, мы завлечем все народы в смертельную войну против государей. Скажем, что все войны, происходившие по приказанию деспотов…“ Тут его прервали аплодисментами, и он воскликнул: „Не аплодируйте, не аплодируйте, уважайте мой энтузиазм, ибо это энтузиазм свободы. Итак, скажем Европе, что все войны, ведшиеся, по приказанию деспотов, между народами, походили на удары, наносимые в темноте друг другу друзьями по наущению подстрекателя. Как только появится дневной свет, они бросят свое оружие, обнимутся и покарают предателя. Точно так же, если в то время, когда армии врагов будут сражаться с нами, свет философии ударит нам в глаза, народы обнимутся перед лицом низвергнутых тиранов, и да утешится земля и да возвеселится небо!“

Собрание единодушно и восторженно приняло предложенную меру и послало 29 ноября депутацию к королю. Воблан был во главе этой депутации. „Государь, — сказал он Людовику XVI, — едва Национальное собрание бросило взгляд на положение государства, как заметило, что источник мятежа, до сих пор его волнующий, надо искать в преступных приготовлениях французских эмигрантов. Их смелость поддерживается германскими государями, нарушающими свой договор с Францией и совершенно забывшими, что они обязаны нам Вестфальским миром, обеспечивающим их права и безопасность. Враждебные приготовления, эти угрозы ворваться во Францию требуют усиленного у нас вооружения, поглощающего громадные суммы денег, которые нация предписала бы вручить своим кредиторам.

От Вас, Ваше Величество, зависит прекратить такое течение дел. Вы должны заговорить с иностранными державами, как подобает королю французов. Скажите им, что везде, где устраивается что-либо против Франции, она может видеть только врагов своих. Мы свято сохраним клятву не делать никаких завоеваний, мы предлагаем доброе соседство, неизменную дружбу свободного, могущественного народа, мы будем уважать их законы, обычаи, права, но мы желаем, чтобы и они так же относились к нам. Скажите им, наконец, что если германские государи будут поддерживать их враждебные планы против французов, мы принесем к ним не меч и пожары, а свободу!“