В отдалении стояли комбат и майор Андрианов с канистрой. Умка понял: в канистре – выкуп. Ну что же. Пора обратно в свою шкуру. И обязательно написать отцу: папа, я вернулся.

Он наклонился к уху мамонта и сказал:

– Домой, Катька. Мы с тобой плывем домой.

«Ты больше не уйдешь?» – беззвучно спросил Катька.

– Не бойся. Мы будем работать вместе, – сказал Умка. – И работы впереди много. Хватит на всю жизнь. Ты у нас еще станешь настоящей звездой Чукотки, сестренке на зависть.

«Это хорошо!» – сказал мамонт. И поддал ходу.

Зимой сорок седьмого года, когда Берингов пролив сковало льдом, чукчи от нечего делать вспомнили, что давно не били эскимосов.

Это легендарная, каноническая версия.

На самом деле чукчи задумали диверсионную операцию на том берегу. И вовсе не от скуки.

– Солнца мало, дни короткие, погода вроде есть, отлично проскочим, никто и не заметит, – сказал бригадир зверобоев Виктор Пузо. – Значит, вам задача на сегодня – чтобы по большому секрету знало все село: мы пойдем нерпу брать. Лунок накрутим и будем караулить, как дураки, пока не надоест.

– Зачем нерпа-то? – спросили его. – Только что за ней ходили. Нехорошо получится, лишнего берем.

– Говорю же, мы дураки. Нам скучно. У нас зимняя чукотская болезнь – алярагыргын. Тоска заела.

– А когда это пройдет?

– Ну… Дней за десять, я так думаю, мы поймем, что лунки в проливе сверлить еще скучнее. Не совсем же мы придурки.

– А успеем?..

– Будет погода – успеем, не будет – вообще никто не почешется. Ясно же: раз погоды нет, мы лежим где-то, с собачками обнимаемся.

– Не будет погоды, – заявил вдруг один из зверобоев. – Завтра уже пурга начнется. У меня дочка собаку тивычгыном отряхивала. Я ее поругал, конечно, но… Виноват. Не уследил.

Пузо почесал в затылке.

Примета такая, уж, наверное, ей тысяча лет: нельзя собаку отряхивать снеговыбивалкой из оленьей кости. Тивычгын – чтобы снег с торбасов сбивать. Если кто по незнанию собаку им почистит – жди пурги.

– Вот, значит, ты, дикарь необразованный, дуй к метеорологам, – решил Пузо. – Это я тебя наказываю за суеверие. Узнаешь, какую ждут погоду над проливом. Я лично хочу низкую облачность, чтобы пограничники не летали. И про нерпу не забудь проболтаться!

– Не поверят, – сказал зверобой. – Ну, Витя, ну никак не поверят. Может, я и дикий суеверный папуас, но зачем нам сейчас нерпа? Верно говорят ребята: лишнего берем. А лишнего брать – натайынкэн [6].

– Хорошо, – Пузо кивнул. – Это уже по очень большому секрету, и чтобы совсем никто не знал: мы обиделись на лекцию про алкоголизм.

– А-а… Ну другой разговор! Так бы сразу и…

– Нельзя было сразу. Я хотел, чтобы вы поняли. Нас уже все село зовет пьяницами из-за этой глупой лекции. Мы не подаем виду, а на самом деле обиделись шибко.

– Ах вот мы какие…

Кстати, впору было надуться. Понятно, что лекцию просто «спустили» из района, не разбираясь, но все равно несправедливо. Пузо даже на фронте не приучился выпивать: знал за собой, что с одного стакана превращается в полного идиота. И бригада у него подобралась самая малопьющая на весь район. И тут нате вам.

– Очень большой секрет! – напомнил Пузо. – Пусть отдохнут от нас, алкоголиков. Пару недель хватит, я думаю, чтобы всем стало очень стыдно. И тут мы такие – с добычей.

– Как бы нас за эту добычу…

– Победителей не судят! – отрезал бригадир. – И мы же это не для себя, мы за Родину. Но можно, если сомневаетесь, проголосовать.

Голосовать никто не захотел. Бригада понимала: второго такого удивительного шанса просто не будет. Рейд на Аляску, несбыточная мечта каждого чукчи, рожденного в СССР, – потому что очень хочется, а нельзя, – вдруг стал реальностью. Один раз. И даже если тебя убьют, дети голодными не останутся, говорил же товарищ Сталин: сын за отца не отвечает.

– Молодцы, – сказал Пузо. – Тогда сейчас все разошлись выполнять поставленные задачи, а я… Эх! К шаману поеду. Нам понадобятся грузовики. Шаман правильный чукча, не откажет.

Люди дружно уставились на бригадира.

– Вы чего? – удивился Пузо. – Шаман не выдаст. Он, конечно, да… Как бы государственный человек, подневольный. Но стучать не будет точно.

– Да скорость у него маленькая! – объяснили ему.

– Маленькая? Зато постоянная, сто километров в день – запросто. Много ты знаешь упряжек, которые ходят по сотне в день? То-то.

– Слушай, ты же хочешь низкую облачность. Вот и попроси шамана заодно. Пусть сделает.

Пузо скривился.

– Я бы попросил. Да он не умеет. Он же белый шаман.

* * *

Есть у чукчей заповедь: никогда не смейся над незнакомцами.

Сами подумайте, откуда она могла взяться.

Романтика жизни на Крайнем Севере: либо мы их, либо они нас.

Значит, чтобы не было потом мучительно больно, надо всегда действовать осмотрительно и продуманно, со свойственной нам смекалкой и национальной военной хитростью. В идеале – действовать первыми, а то добычи на всех не хватит.

Хорошо бы только помнить, что чукотская смекалка несовместима с жадностью; если дать ей разгуляться во всю дурь, она может выйти тебе самому боком. Когда в начале двадцатого века сюда зашли американские скупщики пушнины с целыми кораблями выпивки, табака, веселенького ситчика, патефонов и винчестеров, традиционное чукотское уважение к природе улетучилось мигом, и лет на двадцать тут настал полный армагеддон. Не вмешайся русские вовремя и не дай американцам пинка под зад, береговые чукчи успели бы перестрелять к чертовой бабушке все живое. Например, моржей они самую малость не заколбасили до полного исчезновения.

И ведь что интересно: чукча, воспитанный по заветам предков, – милейшее существо, даже в некотором роде нежная и поэтическая душа. С детства чукчу приучают к мысли, что убивать разрешено только ради пропитания, мучить любое живое создание вовсе страшный грех, а если увидел в тундре красивый цветочек – остановись, полюбуйся, но ни в коем случае не рви, пускай дальше растет. И вот эти добрейшие ребята – прирожденные диверсанты и разбойники. Как одно с другим сочетается? Да прекрасно.

У демобилизованного сержанта разведки Виктора Пуя военной хитрости было хоть отбавляй. Он унаследовал кличку «Пузо» от отца, которого так прозвали русские за изрядную толщину. И хотя сам не страдал лишним весом, носил это прозвище с гордостью, объясняя, что исключительно на пузе добрался аж до Берлина. Ходил бы ногами – сто раз бы шлепнули. И теперь благодаря его многострадальному животу на рейхстаге написано: «Здесь был Витя с Чукотки».