Ответа не последовало. Я, впрочем, его и не ждал. Улегся в траву, с непередаваемым наслаждением вытянул ноги, почти непроизвольно пробормотал: «Господи, как же хорошо», – и потянулся за сломанной оранжевой ишкой, но Шурф мне ее, конечно же, не отдал. Цапнул первым. Сказал:

– Я сам ее принесу. А если не принесу, значит перебьетесь.

– Твоя взяла, – сонно вздохнул я. – Ну и черт с тобой.

И наконец-то уснул.

* * *

Мне приснилось, что я сижу на своей крыше; впрочем, вряд ли кто-нибудь еще смог бы ее узнать, потому что в этом сне крыша Мохнатого Дома выглядела как пирс, уходящий в море. Очень высокий, на несколько метров возвышающийся над темной, почти черной водой, вымощенный старой, заросшей водорослями и ракушками черепицей, но несомненно именно пирс. И столь же несомненно возлюбленная моя крыша; во сне так часто бывает.

Поначалу я довольно смутно осознавал, что происходит. Понимал, что сплю; не столько помнил, сколько догадывался, что у этого сна была некая дополнительная цель, кроме отдыха, очень важная для меня, но вот какая? Что мне сейчас следует делать? Чего хотеть, кого ожидать? Нет ответа. Ладно, главное – не проснуться, остальное уладится как-нибудь само, обычно так и бывает.

Некоторое время я оставался на месте и смотрел по сторонам, стараясь фиксировать внимание на деталях, запахах, звуках и ощущениях. По моему опыту, чем они ярче и достоверней, тем глубже сон. Разглядел, как медленно движутся обложившие небо сизые тучи, постепенно почувствовал холод ветра, испытал некоторое неудобство от сидения на твердой неровной поверхности, наконец уловил запах моря, далекий, будто оно было не в шаге, а в нескольких километрах отсюда, но все равно неплохо. С запахами труднее всего, их даже наш Нумминорих в сновидении обычно не различает, а мне все-таки иногда удается, и вот прямо сейчас тоже повезло.

Я машинально подобрал обрывок высохшей зеленой водоросли, немного похожей на миниатюрную сосновую ветку. Повертел ее в руках, радуясь, что она не спешит превратиться во что-нибудь диковинное, как это часто бывает во сне. С трудом, по слогам зачем-то произнес: «Гла-ми-та-ри-ун-май-о-ха», – хотя это, конечно, была не она. Однако слово сработало, как заклинание для прояснения ума: я наконец четко вспомнил, кто я такой. И где нахожусь, и зачем. И швырнул растение в море. Пусть хотя бы оно оживет.

– Значит, все-таки передумал, – сказал Иллайуни.

В этом сне он был похож на себя примерно как пирс на мою крышу. Невысокий, плотный мужчина средних лет с выдающимся брюшком, широким скуластым лицом и крупным мясистым носом. Но я все равно точно знал, что передо мной именно Иллайуни. Кто же еще.

Вместо густых волос его голову сейчас окружали бурные потоки воды, создающие, тем не менее, иллюзию вполне аккуратной прически; кисти рук пылали, как факелы, но ему это, похоже, совсем не мешало комфортно себя чувствовать, сложив их на груди. У ног Иллайуни сидело существо, отдаленно похожее на очень крупную безглазую пернатую кошку, с неожиданно трогательными меховыми ушами, свисающими почти до земли. Наяву все это наверняка показалось бы мне удивительным, но тем и хороши сновидения, что самые странные вещи принимаешь такими, каковы они есть.

Ну, правда, некоторые простые вещи во сне внезапно становятся сложными. И сейчас я никак не мог ему ответить – вроде бы совершал обычные усилия, но звуков почему-то не издавал.

Наконец, повинуясь не мысли, а импульсу, я поднял с пирса – с крыши, конечно же, с крыши! – небольшую темную ракушку причудливой формы, сунул ее в рот и тут же заговорил. Сперва низким, утробным голосом, что-то совершенно бессмысленное: «Айле кетраим думдеримай орубос огенатрия айбуроим», – и все в таком духе. Но постепенно взял процесс под контроль и вполне внятно сказал:

– Я не передумал.

– Я велел тебе уснуть, взяв в руки вместилище смерти, – напомнил Иллайуни. – И где оно?

Он говорил спокойно и деловито, как начальник строительной бригады, которому не заплатили примерно за полгода работы. Я имею в виду, что за этим спокойствием чувствовалось искреннее желание хорошенько меня отметелить, и останавливала его вовсе не гуманность, а только соображения, что дело еще можно уладить миром.

– Меня застукали, – признался я. – В самый последний момент. И не кто-нибудь, а такой специальный прекрасный человек, с которым я при всем желании ничего не могу поделать.

– Хотел бы я посмотреть на этого человека, – сказал Иллайуни. – Возможно, мне найдется чему у него поучиться.

– Надеюсь, посмотришь. Он обещал мне присниться. И ишку, в смысле, вместилище смерти принести.

– Мы так не договаривались.

– Знаю. Но у меня не было выбора: или так, или никак. Одного он меня в этот сон не отпустил бы.

– Ладно, – неожиданно смягчился Иллайуни. – В любом случае, мне не следует сетовать о напрасно потраченном времени. Любопытно взглянуть на пространство твоего сновидения. Забавное место. Совсем иначе я представлял себе твои сны.

– Я и сам иначе их представлял. Это место раньше мне не снилось, – начал было объяснять я, но некстати подавился-таки этой грешной ракушкой. Закашлялся, выплюнул ее и временно онемел.

– Это тоже чрезвычайно интересный момент, – заметил Иллайуни. – Сон не чей-нибудь, а твой. По идее, ты должен быть тут хозяином положения, а на деле даже говорить толком не можешь. Интересно почему?

– Не знаю. Скорее всего, без каких-то особых причин. Потому что так получилось, – сказал я. На этот раз все-таки обошелся без ракушки. – О, видишь! Уже нормально с тобой разговариваю. А ты так… необычно выглядишь по моей воле? Или все-таки по своей?

– В сновидении я всегда таков, как необходимо, – ответил он. – Сновидение – это работа, а на работе следует оставаться простым, собранным и постоянным. Быть удобным инструментом для самого себя. Это наяву можно позволить себе расслабиться и течь, куда понесет.

– Обычно у людей все наоборот.

– И очень глупо, – отрезал Иллайуни. – Какой смысл сохранять постоянство в мире, который и без наших усилий невыносимо плотен и тверд? И совсем уж недопустимое легкомыслие – проявлять распущенность в сновидении, где реальность столь непостоянна, что ей нельзя доверять.

– Золотые слова, – сказал сэр Шурф.

Вот кто-кто, а он в моих снах всегда вполне похож сам на себя. И вносит в них хоть какое-то подобие стабильности.

Он, оказывается, уже какое-то время лежал на животе на краю пирса и смотрел вниз, на темные волны.

– Ты кто такой? – строго спросил его Иллайуни.

– Думаю, этот вопрос следует задать Максу. Я же – просто часть его сна. Он не то чтобы великий мастер, но обычно вполне ясно понимает, кто именно ему приснился.

– Это один мой знакомый людоед, – сказал я. – Давно мечтал съесть бессмертного кейифайя, а тут такой случай…

– Что?! – возмущенным дуэтом взревели оба.