Ужанкова, который обратил внимание на то, что в «Сказании о чудесах…», Софийской I и Воскресенской летописях черниговский иерарх Неофит, участвовавший в церемонии 1072 г., именуется не епископом, а митрополитом, и пришел к выводу, что эта группа текстов отразила версию событий, представленную в интересах Святослава Ярославича, которая могла возникнуть в период его киевского княжения (между 1073 и 1076 гг.)[336]. С другой стороны, наблюдения американского исследователя В. Биленкина за «Чтением…» Нестора свидетельствуют о том, что в тексте этого памятника Глеб именуется святым, а Борис – блаженным[337]. В то же время самые крайние датировки «Чтения…» падают на киевское княжение Святополка Изяславича, а не на княжение Владимира Мономаха, бывшего представителем той ветви Ярославичей, которая почитала св. Бориса. Показательно, что в «Чтении…» Нестора просматривается лояльное отношение к «благоверному Изяславу» и «боголюбцу Всеволоду», хотя инициатива в организации вышегородских торжеств приписывается только киевскому князю.

То, что именно в «Чтении…» присутствует эпизод с благословением князей рукою Бориса, свидетельствует о том, что Нестор, признавая святость Глеба, стремился утвердить «равноправие» по отношению к нему «блаженного» Бориса. Но если культ Глеба отвечал интересам потомков Святослава Ярославича, есть основания предполагать, что Борис почитался старшей ветвью Ярославичей в той же степени, что и младшей. Именно в последней четверти XI – начале XII вв. существовал политический союз старшей и младшей ветвей Ярославичей, который был заключен в 1077 г. Изяславом и Всеволодом и поддерживался их сыновьями – Святополком Изяславичем и Владимиром Мономахом, вплоть до кончины первого в 1113 г.

Усилия Нестора были направлены на упрочение в древнерусской литературной традиции феномена, охарактеризованного М. Х. Алешковским как «парность». Его разработка получила продолжение у В. Н. Топорова, который писал, что хотя Борис и Глеб княжили в разных городах, были убиты в разных местах, в разное время, при разных обстоятельствах, до самой своей смерти оставались разъединенными и образовали пару «лишь в некоей идеальной и вторичной по происхождению парадигме», тем не менее, «благодатная парность Бориса и Глеба, достигнутая их подлинно христианской кончиной, противостоит греховной „двойственности“ Святополка, их будущего убийцы, вызванной к существованию целой цепью предыдущих грехов»[338]. Однако зачем древнерусским интеллектуалам понадобилось прикладывать столько усилий, для того чтобы образовать «пару» из убитых «порознь» князей?

Вероятно, это связано с тем, что в историописании конца XI в. существовала необходимость подчеркнуть коллективность действий князей, единство («одиначество») раздираемого междоусобиями княжеского рода, олицетворением которой должны были служить его представители, удостоенные церковного почитания. Дело в том, что среди потомков Ярослава после 1073 г. началась длительная междоусобная борьба, в результате чего сыновья Святослава Ярославича были вынуждены отстаивать свое право на наследственные земли с оружием в руках. Получив удовлетворение своих территориальных претензий на Любечском съезде 1097 г., Святославичи в начале XII в. попытались получить патронат над сложившимся в Вышегороде княжеским культом. Это могло вызвать к жизни тенденцию, направленную на утверждение «равноправия» князей-мучеников, которая уравновесила бы политические амбиции разных ветвей Ярославова потомства и подчеркивала его единство.

В «Чтении…» репрезентация событий 1072 г. имеет сходство с аналогичным описанием «Сказания о чудесах…», которое обычно объясняют использованием общего источника – составлявшихся в Вышегороде церковных записок о чудесах Бориса и Глеба. Как полагали А. А. Шахматов и М. Х. Алешковский, вышегородская церковная запись лежала и в основе летописной статьи 1072 г., но позднее была сокращена[339], однако проверить это предположение невозможно. Остается лишь констатировать тот факт, что в летописной традиции такой момент, как благословение митрополитом Георгием Ярославичей рукой Бориса или Глеба, не отразился вообще. Это кажется странным, учитывая его наличие в «Чтении…» Нестора, которому также атрибутируется составление ПВЛ. В своем труде Нестор представляет политическую тенденцию, выгодную Изяславу и Всеволоду, но статья 1072 г., говоря словами А. Н. Ужанкова, является относительно нейтральной[340], из чего можно заключить, что к формированию ее текста Нестор причастен не был, иначе бы он не преминул вставить туда эпизод с благословением князей рукой Бориса, который устроил бы Святополка Изяславича и еще более – сменившего его на киевском столе Владимира Мономаха. Но ничего подобного в статье 1072 г. нет. Напротив, как заметили И. И. Срезневский и К. Н. Бестужев-Рюмин, церковь, построенная Изяславом Ярославичем, в статье 1072 г. именуется «новой», но написать так можно было только в том случае, если в то время не существовало усыпальницы, которую в начале XII в. воздвиг Олег Святославич и куда тела Бориса и Глеба были перенесены в 1115 г., иначе церковь, построенная Изяславом, была бы названа «старой»[341]. С другой стороны, упоминание в конце статьи 1072 г. вышегородского наместника Чудина, который фигурирует в летописи под 1068 и 1078 гг. (а также в «Правде Ярославичей», упоминающей его в числе княжеских «мужей»), указывает на то, что летописное описание могло принадлежать какому-то современнику событий (по версии А. А. Шахматова – Никону), но не являлось синхронным, поскольку в тексте были использованы конструкции прошедшего времени[342]. В рамках гипотезы Н. Н. Воронина, отождествившего упомянутого в статье 1072 г. вместе с Чудином Лазаря, настоятеля построенной Изяславом церкви, с Лазарем – игуменом Выдубицкого монастыря, упомянутым в статье 1088 г., и епископом Лазарем, занимавшим епископскую кафедру в Переяславле в 1105–1117 гг.,[343] можно предположить, что эта статья появилась после того, как Лазарь был переведен из Вышегорода в Выдубицкий монастырь.

Помимо политической интерпретации событий 1072 г. в историографии продолжается дискуссия об их каноническом значении. Исследователи, признающие на основании «Сказания о чудесах…» факт причисления Бориса и Глеба к лику святых в княжение Ярослава, полагают, что в данном случае имело место перезахоронение мощей[344], их оппоненты интерпретируют как официальную церемонию канонизации празднества 1072 г.[345] Как отмечал Е. Е. Голубинский, единственно законным основанием для канонизации на Руси служил факт совершения чудес, а «производство дела о причтении к лику святых, составлявшее, так сказать, канонизационный процесс, состояло в том, что подлежащей власти, если она не была очевидицею чудес, совершавшегося при гробе какого-либо подвижника благочестия, доносимо было о сих последних и что власть так или иначе удостоверялась в справедливости донесения», после чего в день кончины святого или в день открытия его мощей устанавливалось ежегодное церковное празднование его памяти. Собственно обряд канонизации заключался в том, что «в назначенный день совершаемо было в храме, в котором, под которым или близ которого находились телесные останки или мощи усопшего подвижника, торжественное богослужение более или менее многочисленным собором нарочно созванного окрестного духовенства с представителями предержащей власти или самою властью во главе»[346]. Под это описание подпадает как открытие останков князей-мучеников при Ярославе и митрополите Иоанне,