Банка с солью падает на кафельный пол, катится куда-то под ванну. Плевать на банку! Я понять хочу!

Это страшно и одновременно восхитительно-необычно, касаться собственного отражения: ладонь к ладони, пальчик к пальчику. Я почти чувствую это прикосновение и почти не боюсь. Глупо бояться самой себя...

Ладонь обжигает болью. Сначала я думала, что это из-за слишком горячей воды, но она не горячая, а холодная, на глазах затягивается тонкой пленкой льда. Из-за пленки этой я не понимаю, что та, другая я, хочет мне сказать. Она кричит, а я ничего не слышу, выдергиваю из воды в мгновение окоченевшую руку и прижимаю к груди...

Лед в ванной идет трещинками, как раньше потолок. Я готовлюсь увидеть паутину, а вижу слова – «Помоги мне».

Я бы помогла! Честное слово! Мне бы знать, как именно, но ответа нет, и слов из трещинок тоже. Лед растаял. Вода исходит паром, и никакого отражения...

Мне больше не страшно. Та, другая, не причинит мне вреда. Она просто пытается мне что-то объяснить, но ограничена в средствах выражения: пар, вода, паутина... А я, безмозглая, ничего не понимаю, и она злится. Нет, она в отчаянии. Теперь я чувствую ее отчаяние, как свое. А еще понимаю, что время уходит, и совсем скоро случится непоправимое...

Не могу больше оставаться одна. Только бы Вовка еще не спал.

Вовка открыл сразу, стоило мне лишь коснуться дверной ручки.

– Ева? – В медовых глазах удивление и радость.

– Можно я у тебя переночую?

– Заходи, горе мое...

* * *

– От Лизоньки подарок? – Андрей Сергеевич смотрит на цепочку, но надеть не решается. Может, оттого, что она на дамский манер сделана, тонкая и нежная?

– Подарок, – киваю, а сама не свожу взгляда с камушка. Он разгорается, набирается света и красноты.

– А что ж она сама мне не подарит? – Князь мечтательно улыбается. – Или, может, стыдится до венчания? Что скажете, Соня?

– Стыдится, – опускаю глаза, чтоб он не прочел в них мой себе приговор. – Но очень хочет, чтоб вы его приняли и... надели.

– Конечно, если Лизоньке так хочется. Только уж больно вещица хрупкая, как бы не порвать...

Вот и все. Призрачная паутина у князя на шее. Замираю, боюсь вздохнуть. Что же дальше будет-то? Вдруг обманула меня Стэфа.

– Колется что-то, – Андрей Сергеевич касается камешка пальцем и удивленно вскрикивает.

Гляжу, не отрываясь: не камешек это более, а паучок. Рубиново-красное тельце, золотые лапки. Откуда лапки-то взялись? А на коже у князя кровавая царапина.

– Вы только посмотрите, Соня, какая вещица презабавная! – Князь улыбается, а потом быстро прячет паучка под рубаху. – Лизонька такая затейница. Вы ей от меня благодарность передайте. А впрочем, не нужно. Завтра я сам с благодарностью... – Он останавливается на полуслове, смотрит на меня внимательно-внимательно, точно видит впервые, а в глазах опять штормовая синь и нет более никакой лазури.

Приседаю в торопливом реверансе, убегаю. Сердцу колко и тревожно, но сделанного не воротишь...

* * *

Вовкина кровать узкая, вдвоем на ней не особо развернешься. Да я и не хочу разворачиваться, мне бы поспать. Вот так, уткнувшись носом в Вовкино загорелое плечо. А он не спит, дышит ровно, думает о чем-то. Спросить бы о чем, но сил нет и спать хочется.

Решение я приняла, уже стоя на самой границе между сном и явью, как мне казалось, правильное решение.

– Вставай, моя королева, топай к себе в опочивальню. – Кажется, только глаза прикрыла, а уже вставай!

– Зачем в опочивальню?

– А затем, чтоб не скомпрометировать себя ночкой, проведенной в постели наемного служащего.

– Так не было ж ничего, Козырев.

Не было, Вовка вел себя как джентльмен, даже вопросов задавать не стал, когда я приперлась к нему на ночь глядя, даже место у стеночки уступил, чтоб я, чего доброго, во сне с кровати не свалилась.

– Это ж мы с тобой знаем, что не было. – Мне показалось, или в голосе его послышалось разочарование? – Мы знаем, а домочадцам твоим потом поди объясни, что было, а чего не было. Вставай, Ева, хватит валяться!

От весьма ощутимого тычка в бок я проснулась окончательно и возмутилась:

– Козырев, с ума сошел?!

– Сошел, – не стал спорить он. – С тобой свихнуться – раз плюнуть.

– Думаешь, это заразно? – Я привстала на локте, заглянула ему в лицо.

– Думаю, тебе пора идти. – Впервые в жизни Вовка не выдержал мой взгляд и отвернулся.

– Ухожу. – Я натянула халат, обернулась на торопливо одевающегося Козырева, сказала: – Через час жди меня у машины.

– Куда едем? Опять по магазинам? – Он не смотрел в мою сторону, но в голосе явно слышалось раздражение.

– В интернат едем, на мальчика посмотреть.

Не дожидаясь ответа, я вышла из Вовкиной комнаты.

В моей опочивальне со вчерашнего дня ровным счетом ничего не изменилось: паутина с потолка никуда не делась, поднос с пустой бутылкой и остатками утки выглядел непрезентабельно и тоскливо. Признаюсь, в ванную я заходила с некоторой опаской. Но ванная была в порядке, о вчерашнем происшествии напоминала лишь валяющаяся на полу банка с солью. Я подняла банку, поставила на полочку и после небольших колебаний приняла душ. Сегодня я чувствовала себя многим лучше, чем вчера. Может, из-за принятого накануне решения, а может, просто оттого, что впервые нормально выспалась. И голова почти не болит...

Ярко-алая капля упала на белоснежный кафель. Красное на белом – это всегда эффектно. Следом упала еще одна и еще... Я провела рукой по лицу, ладонь тоже окрасилась красным. Это из носа, что ли? Так и есть. С какого такого перепугу? Никогда раньше у меня не шла носом кровь, ну разве что в далеком детстве после кулачных боев, но тогда этому имелось рациональное объяснение, а сейчас что?

Чтобы остановить кровотечение, мне пришлось испортить полотенце, ничего более подходящего в ванной не нашлось. Прижимая полотенце к хлюпающему носу, я улеглась на кровать, уставилась на паутину.

Что-то не складывается моя новая жизнь. Вроде бы все у меня теперь есть: и дом, и деньги, и друг детства Вовка Козырев, а счастья нет. И здоровья, чего уж там. С каждым днем мне все хреновее и хреновее. Как сказала бы моя маменька, то понос, то золотуха. Видать, и в самом деле я непутевая, все-то у меня не так, как у людей.

Кровотечение остановилось быстро, я толком и не успела пострадать из-за своей непутевости. Да и чего страдать?! Вот сейчас натяну что-нибудь из дизайнерских вещичек, вчера прикупленных, сбрызнусь дорогими духами, нарисую лицо – и можно в путь!

На выбор одежек и рисование лица ушло полчаса, и, надо признать, результатами я осталась довольна. Фигура моя нынешняя была, конечно, не такой аппетитной, как прежняя, но в мальчишеской хрупкости тоже имелся свой шарм. И лицо мое новое теперь не казалось таким уж блекло-серым, и даже подведенные глаза приобрели вдруг загадочную глубину и сияние. С волосами бы еще что-нибудь сделать, постричь и перекрасить, но это чуть позже, сейчас времени нет, Вовка и так, наверное, уже заждался.