Самая дача представляла собой большой барский дом, с просторным танцевальным залом, бильярдной комнатой и со всеми барскими удобствами. При доме состоял довольно приличный оркестр музыкантов. На усадьбе дачи находился прекрасный сад с оранжереями, в которых к Рождеству выращивалось несколько штук совершенно созревших апельсинов.

На рождественские праздники супруги Цыбульские обычно приезжали из Томска в Чебаки, на свою дачу; и вот эти выращенные в оранжереях апельсины подавались тогда к столу, хозяева угощались сами, угощали и гостей, приезжавших к Цыбульским с рождественскими визитами.

По конторским отчетам, содержание дачи Цыбульского обходилось ему ежегодно в 40 тысяч рублей. Надо заметить, что эта дача служила одновременно и золотопромышленной резиденцией Цыбульского, имевшего ряд приисков в Ачинско-Минусинском районе.

Захар Михайлович Цыбульский был выдающимся местным самородком. Уроженец Минусинского округа, он по своему физическому типу напоминал несколько местных инородцев, но был высокого роста и имел весьма мужественный вид. Родословная его мне неизвестна, да, кажется, в нашем крае она была мало кому известна вообще. Это значило, что Цыбульский был обыкновенным смертным, выбившимся в люди своими личными способностями и силой воли, а не через протекцию сиятельных и сильных своим влиянием бабушек и тетушек.

Я знаю только, что Цыбульский учился в большом торговом селе Абаканском, казачьей станице, расположенной по реке Енисею, в пределах Минусинского округа. Как сложилась далее его жизнь в молодые годы, я не знаю.

Мое знакомство с Цыбульским началось, когда ему было под шестьдесят лет и когда он, будучи уже крупным миллионером, представлялся мне знатным, величественным магнатом; мне же в то время было всего только девятнадцать лет. Я был его соседом по разработке моих приисков в Ачинском и Мариинском округах. Разница в наших годах была большая, но Цыбульский почему-то полюбил меня с первого же нашего знакомства. Возможно, что он смотрел на меня как на юношу, которого надо опекать и поучать, хотя мне казалось, я тогда в этом не нуждался и мог вести свои дела самостоятельно.

Супруга Цыбульского, Федосья Емельяновна, по возрасту подходила к мужу. Это была веселая, беспечная женщина; хотя она по характеру и представляла контраст своему мужу, тем не менее супруги жили очень дружно. Она не противилась его деловитости, он не мешал ее жизнерадостности.

Детей у супругов Цыбульских не было. Был приемный сын, взятый еще младенцем после смерти его матери из бедной рабочей семьи. Приемыша Цыбульские вырастили, воспитали и дали ему хорошее образование: он окончил коммерческое училище в Москве. Сама Цыбульская особенно сильно любила своего приемного сына и баловала его, не стесняя в средствах. Он был усыновлен и сделан наследником всего имущества и капиталов его приемных родителей.

В благодарность за все это Аркадий Захарович (так звали приемного сына Цыбульских) причинил множество неприятностей своим благодетелям. Он в Москве проникся не в меру разными либеральными и революционными идеями, и когда по окончании школы в Москве он явился обратно в дом своих родителей, то начал открыто яростно порицать их действия и их отношение к рабочим, называя эти действия недопустимо эксплуататорскими и вредными.

Цыбульская, очень любившая своего воспитанника, немало слез пролила от тех огорчений, которые он доставлял им. Она убеждала его бросить усвоенные им неправильные идеи и прекратить попреки, которыми он осыпал их, как совсем ими не заслуженные. Однако сколько родители ни бились, но укротить своего воспитанника не смогли и с болью в сердце должны были с ним расстаться. После я слышал, что непокорный сын Цыбульских устроился на службу конторщиком к арендатору моего медеплавильного завода, Чернядьеву.

Я не берусь судить — может быть, этот протестант был по-своему и прав, осуждая действия своих приемных родителей, но он забыл, что получил образование на их средства и обязан им своим благополучием. Проще и приличнее ему было бы уйти из дела Цыбульских, как противоречащего его понятиям о справедливости, и притом уйти, не нанося тяжких оскорблений и обид людям, от всего сердца его любившим…

Кое-что из биографии Цыбульского я узнал из бесед с ним на его резиденции в Чебаках. Как он пробивал себе дорогу с самого начала, он мне никогда не рассказывал.

Биография его становится более или менее известной мне с того момента, как он стал правителем дел в канцелярии томского губернатора, будучи, видимо, привлечен к этой должности как способный и умный человек. В Томске Цыбульский женился на одной из многих дочерей Бобкова, когда-то, в старину, весьма крупного золотопромышленника. В начале 50-х годов была такая известная золотопромышленная компания: Куликов и Бобков.

По смерти Бобкова его золотопромышленные дела пришли в упадок, образовался значительный долг; стали вызывать наследников, а наследниками являлись только дочери Бобкова; все они были женщины замужние, бывшие замужем за крупными иркутскими богачами: Серебренниковым, Трапезниковым и другими. На вызов наследников все богатые зятья отказались от получения наследства, потому что долгу на наследстве было больше, чем оно само стоило.

Только один из зятьев, Цыбульский, изъявил согласие на принятие наследства Бобкова. Разумеется, по русским законам, принимавший наследство становился ответственным и по долгам, лежавшим на этом наследстве. Цыбульские, приняв наследство, ничем не рисковали, ибо у них никакой личной собственности не было, поэтому и ответственности бояться было нечего. В то же время были и надежды: авось золотопромышленное дело еще им и улыбнется…

С получением наследства Цыбульский оставил свою службу у губернатора и начал лично руководить своими золотыми приисками. Разрабатывалось у него всего пять или шесть приисков, в малых и бедных размерах. На доходы от них не было возможности покрывать долги. Кредиторы же, со своими требованиями, не переставали наседать на Цыбульского, подавали в суд ко взысканиям по векселям и требовали описи и продажи наследственного имущества с публичных торгов.

В продолжение примерно восьми лет Цыбульскому приходилось всячески изворачиваться и отбиваться от наседавших на него кредиторов, все в той же надежде, что золотое дело его наконец улучшится и тогда он рассчитается с долгами — я на себе испытывал годами подобного рода надежды и хорошо знал эти искушения. За все восемь лет счастье, однако, не улыбнулось Цыбульскому. Дело свое он все-таки вел, и вел умело, продолжая в то же время отбиваться от натиска кредиторов. За все это время он умел устраиваться так, что полиция не могла предъявить ему лично определение суда, сделанное уже в бесспорном порядке. Когда Цыбульский жил летом в Чебаках, на своих приисках, то дело по взысканию с него долгов лежало без движения в томской полиции, якобы в ожидании приезда его в Томск. Когда же он приезжал в этот город на зимние три или четыре месяца, для закупки на прииска товаров и припасов, дело посылалось к минусинскому горному исправнику, где и лежало месяцами без всякого движения.

Бывали, рассказывал Цыбульский, случаи и похуже. Однажды он был в Томске; кредиторы его и их поверенные, узнав об этом, приняли экстренные меры, чтобы объявить ему под расписку постановление суда — для этого у его дома, были поставлены полицейские посты, которые должны были не допустить отлучки его из дома. И что же он придумал? Его рано утром вывез из дома дворник, спрятав его под снегом на дно короба, в каковых в Сибири обычно вывозят снег и мусор за город. Выехав так оригинально за пределы города, Цыбульский сумел оттуда благополучно пробраться к себе на прииска.