Негромко пискнул целеуказатель. Экселенц бросил взгляд на панель управления — белые стрелки на бледно-зеленом фоне детектора источника излучения сошлись паучьими лапками, зажимая пульсирующую красную точку. Автоматика исправно известила: цель в радиусе поражения. Капающая десница господня, подумал Сикорски, активируя излучатель.

Из-под брюха винтолета вырвался незримый узкий конус «серого» излучения.

Карающий бог опередил восставших против воли его.

Летающая платформа преодолела оставшиеся километры до эпицентра «нелегальной зоны», зависла над широким мощеным двором роскошной виллы, перестроенной из бывшего родового гнезда-усадьбы какого-то имперского аристократа, сгинувшего в перипетиях войн и революций, и расчетливо, на всякий случай, снесла термическими ракетами счетверенные зенитки, задравшие свои тонкие стволы с крыши старинного здания. Клочья расплавленного металла еще летели во все стороны, когда Странник выключил излучение, и во двор виллы горохом посыпались молодогвардейцы-десантники капитана Итарру. Сопротивления они не встретили: среди путчистов не осталось ни одного способного его оказать.

Ориентируясь по детектору и переступая через неподвижные или слабо шевелящиеся тела, усеявшие комнаты, лестницы и коридоры виллы, Сикорски первым ворвался в центр управления и, не утруждая себя поисками выключателя источника питания, расстрелял блок-эмиттер генератора, заливавшего столицу наведенной сумятицей.

Ему очень хотелось расстрелять и кое-кого из пленных — из тех, кого он неплохо знал, и был даже удивлен, увидев их среди заговорщиков, — однако он сдержался.

Разум должен контролировать эмоции.

И к тому же, сказал себе Рудольф, их всех надо допросить — обязательно.

* * *

— А-а-а-а-а-а-а…

Серая волна, заливавшая Город Просвещения, дрогнула, как будто в нее ударил тугой кулак упругого встречного ветра. Разъяренная толпа, опьяненная запахом свежепролитой крови, заволновалась; в ней образовались противонаправленные людские потоки, возникли водовороты, слагавшиеся из мятущихся человеческих тел, — кто-то подавался назад, кто-то упрямо лез вперед, создавая топчущееся коловращение, бурлящее и клокочущее. Серая топь споткнулась, но не подалась назад — она застыла в состоянии неустойчивого равновесия, не продвигаясь вперед, но и не отступая, и это было непонятно. Люди продолжали лезть через ограду, хотя напор толпы утратил злобную устремленность; одни спрыгивали на землю с этой стороны невысокого каменного забора, другие сползали обратно — туда, откуда пришли, — а кое-кто зависал на гребне ограды, недоуменно поводя головой, словно не зная, что ему дальше делать.

В той части Города, которая уже была захвачена, по-прежнему звенели вышибаемые стекла, трещало дерево построек, сокрушаемых ударами ломов, и разгорались черные дымы пожаров; раздавались крики и выстрелы. Но дальше толпа не шла — она приостановилась, как будто уткнувшись в невидимую стену. Гребень серой волны — перекошенные злобой лица, оскаленные зубы, бешеные глаза — вспенивался вспышками ярости и раскачивался, не имея сил покатиться вперед, но и не желая откатиться назад.

— А-а-а-а-а-а-а…

Не понимаю, думал Максим, глядя на экраны. При такой напряженности пси-поля все это оскотинившееся скопище должно было бы опрометью кинуться прочь, гонимое ужасом, повизгивая и поджимая хвост. Толпа замедлила свой убийственный разбег и остановилась, но она не отступала, стоя на месте и время от времени выплевывая небольшие сгустки-группки, пытавшиеся продолжать наступление. Ученики, сжавшиеся в кучки, ощетиненные стволами автоматов, секли очередями эти серые щупальца; густо падали убитые и раненые, но толпа не уходила — она рычала, словно зверь: остановленный, но не опрокинутый. И из толпы в учеников продолжали лететь камни и пули — у фанатиков тоже было оружие.

Максим осторожно тронул регулятор мощности поля. Толпа утробно взвыла; кто-то повалился, обхватав голову руками, кто-то покатился по земле, неистово суча ногами. Серая волна медленно и неохотно отхлынула на несколько шагов, оставляя на истоптанной земле неподвижные и дергающиеся тела. Наметился перелом, но дался он недешево: ученики тоже попятились, пошатываясь и поддерживая друг друга, — дискретное отпугивающее поле, пусть даже не подкрепленное внутренним ментальным негативом, действовало и на них.

Плохо дело, подумал Максим. Этак я буду выдавливать погромщиков часами, и все это время мои ребята и девчонки тоже будут находиться под излучением, и еще неизвестно, как оно на них подействует. Ударить «серым» полем? А что потом? Собирать в одиночку тысячи, десятки тысяч «бревен» — это тебе не сотню хонтийских диверсантов перетаскать на обочину, задача практически нереальная. И потом, где гарантия, что «серое» излучение подействует? Толпа стоит себе под излучением и не бежит сломя голову, а только слегка нервничает. Что, если она вот так же спокойно — относительно спокойно! — перенесет и «серый» лучевой удар, превративший всю грозную островитянскую армию вторжения в безвольные «бревна»? Что-то тут не так, массаракш… И где Странник, почему он молчит? Что вообще происходит? А там, наверху, Рада (я ее что-то не вижу, неужели с ней..). Идти наверх и стрелять, стрелять, стрелять? Как сказал Рудольф — только не забудь подсчитать, сколько тебе понадобится времени и патронов, чтобы убить сто тысяч человек…

Максим еще несколько минут смотрел на экраны. Картина там не менялась. Дважды попытался связаться с Рудольфом, но в пустую, а потом вздохнул и взял автомат. Боги любят умываться кровью, подумал он с горечью, это их любимая процедура. Или все-таки врубить на полную мощность «черное» — депрессионное — излучение, а там будь что будет? Вгоню в тоску всех, кто находится в Районе реморализации, правых и виноватых, а разбираться будем после, массаракш-и-массаракш?

— А-а-а-а-а-а-а…

Серая волна внезапно сломалась, как металлическая пластинка, которую долго гнули в разные стороны. Она покатилась назад, рассыпаясь, распадаясь и превращаясь из дикого серого зверя, жаждавшего крови, в то, чем она, по сути, и была — в аморфное серое болото, бесследно засасывающее все, что отличает человека от животного. Максим немного убавил мощность излучения, чтобы не мучить своих, и бросился к лифту — он был почему-то уверен, что здесь, в аппаратной, ему больше делать нечего.

Когда он выскочил на улицу, в лицо ему пахнуло гарью и еще чем-то недобрым — то ли запахом страха, то ли запахом смерти. По ушам резанул верещащий визг — убегающие люди выли, слепо топча упавших и прокладывая себе дорогу к ограде ножами, кулаками и дубинами с той же злобной яростью, с какой она полчаса назад шла на Город Просвещения. Люди-люди, подумал Максим, люди-звери…

Его ученики приходили в себя. Увидев Мака, они потянулись к нему со всех сторон — грязные, в изодранной одежде, с глазами, воспаленными болью. Максим почувствовал боль этих людей и понял, что все придется начинать сначала; то, что он посеял в их душах, было в одночасье вытоптано, вырвано с корнем, обожжено огнем и залито кровью. Он видел глаза своих учеников, видел, как их руки стискивали оружие, и понимал, что на Саракше стало больше людей, готовых убивать, — куда больше, чем час назад.