И не надо!

12 сентября 1915 г. Суббота.

Все, я влюбилась! И как! Причем влюбилась с самого первого мгновения, тогда, на треке, просто скрывалась сама от себя, боялась пораниться, сделать себе больно. То, что было с Женей, — чушь. Детство. Женя — ребенок, мальчишка. Я просто еще не знала, что такое любовь!

Алексей! Алеша! Какое чудесное имя!

И какой дивный день!

13 сентября 1915 г. Воскресенье.

Сегодня ходили с Алешей в электротеатр «Возрождение», смотрели «Стеньку Разина». Сижу и ничего не вижу, только чувствую его близость, его руку на моей руке.

Как он умеет целовать меня! Я только с ним, с моим Алешей, узнала, что такое мужской поцелуй! Это ни с чем сравнить невозможно! Я второй день в какой-то горячке.

И еще вот, очень важное: на обратном пути Алеша рассказывал, что студенты образовали театральный кружок и готовят благотворительный спектакль. Он сам не играет, а отвечает за освещение. Спросил, хотела бы я играть? Господи! Я? Играть? И еще готовить спектакль вместе с Алешей? Да я умру от счастья! Спросила, что они собираются ставить. Еще не решили. Ставить спектакль будет Костров, который учился в Студии Художественного театра!

Вот так! Я уже без пяти минут актриса!

Наверно, этого нужно стыдиться, но я хочу быть на сцене, хочу быть в центре внимания, хочу аплодисментов, хочу идущих на меня из зала волн восхищения и любви! Верно, это дурно, но я ничего не могу с собой поделать.

Вместе с Высшими женскими курсами из Варшавы эвакуировался женский медицинский институт. Тала и Ляля хотят записаться туда. Зовут идти с ними.

Нет, я знаю мою дорогу. Я буду петь. Я хочу петь, и ничто не сможет мне помешать — ни война, ни землетрясение, ни всемирный потоп! Сколько же лет я ждала этой минуты, чтобы появиться на этом свете! И что? Отказаться от себя? Нет, я буду петь в этой жизни и другой ждать не собираюсь!

Или театр.

Как я счастлива! Алешенька мой!

17 сентября 1915 г. Четверг.

Сегодня на урок зоологии Р.Р. принес скелет — наши девицы перепугались, завизжали, а он нашел чем успокоить, сказал, что это скелет нашего старого швейцара у Билинской, толстовца, который завещал свое тело науке и просвещению. Я даже не знала, что он умер. Старик исчез куда-то после переезда гимназии. Говорили, что уехал в Новочеркасск к сестре.

Упокой Господь его душу! С телом покоя не получилось.

В профиль Р.Р. напоминает какого-то грызуна. Противный. Еще противнее Забугского, и тоже априори считает нас всех тупицами. На первом уроке он стал показывать нам опыт — мол, не Бог создал Солнечную систему, а смотрите: принялся вращать в стакане ложечкой каплю жира — от быстрого вращения большая капля разорвалась и разделилась на несколько маленьких — наглядная картина возникновения солнечной системы с планетами. «Поняли?» — «Да». — «Вопросов нет?» — «Нет». Разозлился: «Надо было спросить — кто вращал тогда ложку! Умнички!»

Он говорит «умнички», чтобы не называть нас дурами.

Говорят, в него влюблена начальница.

Женя еще совсем ребенок. Он встретил меня на улице, подошел, хотел что-то сказать, но только молчал и так беспомощно вертел в руках свою гимназическую фуражку.

А Алексей — взрослый, умный, настоящий. С ним так интересно! Он такой начитанный, столько всего знает! Оказывается, играть — о театре — придумали французы, а театр греков — это ago, т.е. действую, живу. Отсюда и слово агония.

Именно так: театр для меня не игра, а сама жизнь и смерть.

Не могу заснуть. Уткнусь в подушку и вижу его, как он улыбается, как целует меня. Сегодня ему попала ресница в глаз, и я вылизала ее языком.

19 сентября 1915 г. Суббота.

Итак, решено, мы ставим «Ревизора»! Я играю Марью Антоновну.

Костров все-таки невероятный воображала, возомнил себя чуть ли не Станиславским и требует от всех, чтобы слушались его, как бога, будто мы в самом деле студия Художественного театра. Но, с другой стороны, он умница и действительно талант. И мне нравится, что все у нас всерьез.

И он настоящий артист. Знает все о театре. У него случайно вылетела из роли страница на пол, и он тут же сел на нее. Объяснил, что это давний актерский оберег. Если не сядешь на упавшую роль — будет провал.

Тала обиделась, что у меня нет теперь времени ходить с ней в госпиталь. Или это из-за Жени? Она так любит брата!

Наверно, это плохо, что я делаю — между помощью раненым и театром я выбрала театр. Но искусство — разве это не такая же помощь людям? Не знаю. Нужно еще подумать об этом. Но там, на репетициях, так интересно! А в госпитале все время одно и то же!

Перечитала и подумала: какая же я эгоистичная! Стало стыдно перед Талой.

Сегодня после репетиции, когда все расходились, Костров очень смешно рассказал, как на съемку «Обороны Севастополя» пришли местные жители с прошениями и жалобами. Они увидели целую свиту в расшитых мундирах и решили, что это какое-то начальство. И в Кострова, одетого в генеральский мундир, тоже вцепилась какая-то старуха, плакала и о чем-то просила. Все никак не могла поверить, что он никакой не генерал. Чтобы не срывать съемку, пришлось разгонять крестьян полицией.

За ужином рассказываю про репетицию, а папа спрашивает: «А знаете, что в „Ревизоре“ самое главное?» — «Обличение?» — «Нет». — «Немая сцена?» — «Нет». — «Тогда что?» — «Самое главное — это как Бобчинский просит передать царю, что есть такой Петр Иванович Бобчинский». — «Почему?» — «Это нельзя объяснить. Это можно только понять».

Иногда папа умеет быть просто удивительно противным!

Целую тебя, Алеша! Спокойной ночи!

3 октября 1915 г. Суббота.

Так давно ничего не записывала! Совершенно некогда. Все время с Алешей и в театре. Почти ничего не делаю для гимназии. Нужно обязательно подтянуться, а то стыдно будет получить плохие отметки!

Вживаюсь в роль. Дома переодеваюсь и хожу в гриме. Няня, увидев меня, рассмеялась. Я разозлилась на нее, захлопнула дверь. Она старая и глупая!

Пытаюсь проникнуть в мою роль, войти в глубину характера моего персонажа: вот я влюблена в Хлестакова. Но как же так? Почему? Ведь он ничтожество, фигляр, пьяница! Дурак, в конце концов! Так не бывает! Вот я люблю Алешу. И это мне понятно. Он совсем не такой. Умный, обаятельный, нежный, тактичный. Красивый, мужественный. У него такой красивый рот, и нос, и лоб. А руки! Можно влюбиться в одни только руки!

Но все это в моей работе над ролью никуда не ведет. Нужно найти какие-то точки соприкосновения — то, что мне понятно и близко, во что могла бы влюбиться и я.

Снова воображаю себе дурашливое лицо лопоухого Петрова, нашего Хлестакова, — нет, ничего не получается.

И не получится, потому что думаю все время только об Алеше — он будет сегодня ужинать с нами. Сижу у окна и смотрю на улицу. А там осень, холод, дождь, лужи.