выносили наружу, караван шёл без остановок. Изредка Колубаев выскакивал с рупором и орал конвоирам, чтобы никого не выпускали наверх, мол, пусть задыхаются. Видимо, Колубаев хотел доказать людям, что он здесь царь и бог. Наверное, так оно и было. Для людей на барже краснорожий пьяница стал богом. Именно он решал, кому из них жить, а кому умереть. И от этого становилось ещё страшнее.

Рахима совсем ослабела, но держалась, не умирала, всё ещё верила, что её муж жив, и надеялась увидеть его. Роза стала похожей на увядший цветочек, хлипкий и бесцветный росток. Девочка лежала на руках у Галины, слабая и молчаливая. Галина пыталась достать хлеба, но охранники давно не заглядывали в трюм, словно забыли о них. Духота и вонь от испражнений, голод и жажда довели женщин до молчаливого исступления. Каждая мечтала умереть, но все ждали, когда умрёт другая, словно именно в этом заключалась загадка жизни. Если умрёт кто-то, может быть, я спасусь. Эта навязчивая мысль согревала всякий раз, когда очередная жертва издавала предсмертный хрип. Галина не знала, что можно предпринять в этом хаосе. Охранники заложили щели одеялами, до них невозможно было докричаться. Как только они слышат её голос, сразу затихают, словно их нет, или делают вид, что ушли. Она пробовала стучать, кричать, стонать, всё бесполезно.

Обнимая Рахиму и Розу, Галина думала о будущем. Ведь когда-нибудь и куда-нибудь их привезут, и тогда спасение станет реальностью, а не блуждающим призраком. Галина верила в спасение не только для себя, но и для Розы, и для Рахимы, и для других женщин. Она посмотрела дальше и, мысленно перешагнув перегородку, пожелала спасения мужчинам, затем решила спасти охранников от грехопадения, и даже Колубаева. Галина сочувствовала всем потому, что все — абсолютно все — маялись от неприкрытой, оголённой безысходности. Обострённый от длительной голодовки слух улавливал малейшие колебания воздуха. Галина слышала всё, даже то, что творилось на катере.

За Колпашевом сделали остановку, но наверх никого не выпустили, люди продолжали мучиться в трюмах. На приколе постояли два дня, и вскоре к каравану присоединилась вторая баржа, деклассированных прибавилось. На баржах стонали, а на катере бурлила праздничная жизнь. Колубаев поторапливал рулевого, тормошил матросов, прикрикивал на конвойных, всю дорогу суетился без продыху, лишь бы баржи прибыли в срок.

Галина вспоминала лицо Колубаева и представляла его жену, детей, родителей. Неужели у этого выродка есть дети? И её сердце переворачивалось от боли за людей. Вражда живёт в человеческом сердце. Не зная друг друга, люди становятся врагами, изводя один другого голодом, властью, силой, оружием. Голод стал наваждением для нескольких тысяч человек, а Колубаев постоянно кричал, зазывая кого-нибудь из команды то на обед, то на ужин. С катера лились помои, кто-то блевал с перепоя в пенящуюся обскую воду, другие затягивали разудалую песню. И лились над Обью старинные мотивы, прославляющие молодецкую удаль. Галину трясло от песен, от блевотины, она ощущала тошнотворный запах чужой, непереварившейся пищи. Лишь однажды она почувствовала умиротворение.

Голодание перевалило за второй месяц, истощённый организм переродился благодаря отсутствию пищи. «Все святые изнуряли себя голодом», — успокаивала себя Галина, обводя просветлевшим взглядом зачумлённый трюм. Она перестала замечать сонмища мух, клопов и вшей, облепивших исхудавшие тела переселенок, а в жаркие дни к привычным насекомым прибавились мошка и комары. Обтянутое восковой кожей когда-то круглое лицо Галины, мертвенно поблескивало в сумраке трюма, пугая оставшихся в живых женщин. Некоторые молились, взглянув на неё, многие крестились, а были и такие, что проклинали эту иконописную мертвенность. И самой Галине казалось, что она переселилась на тот свет, а на этом задержалась по ошибке.

Роза что-то шептала ей на татарском языке, и Галина думала, что девочка уговаривает её умереть, чтобы избавиться от мучений. Тогда она выхватывала свою руку из детской ручонки и горячо убеждала Розу, что грешно уходить из жизни, не выпив чашу жизни до донышка. Так и говорила: «До донышка испить надо!» Умирающие от голода и жажды женщины смотрели на Галину ненавидящими глазами и молились, чтобы она умерла. Они завидовали ей, желая иметь такую же силу, как у неё, и всячески проклинали её, чтобы не слышать её страстные слова.

А Галина с каждым словом всё больше верила, что спасётся и спасёт многих, кто пожелает спастись. Она вкладывала самую искреннюю веру в свои слова, в свои мольбы, в свои надежды. И хотя рядом кричал пьяный Колубаев, изощрённо матерились его приспешники, Галина верила, что есть наверху какая-то всеохватная сила, и эта сила когда-нибудь накроет своей тяжестью великих грешников, безудержных в своей алчности.

Глава восьмая

Заседание окружкома, на котором рассматривался вопрос о прибытии каравана, длилось более четырёх часов. Постоянно звучали фамилии товарищей Долгих, Белокобыльского, Левица, Цепкова и реже товарища Эйхе. Фамилии были говорящими. На протяжении прошлого и текущего годов эти люди отвечали своими должностями и жизнями за пребывание на земле многих тысяч и миллионов людей, высланных из центра в процессе паспортизации и коллективизации. С коллективизацией с грехом пополам разобрались. Раскулаченным разрешили брать в ссылку носильные вещи и предметы первой необходимости. Бывшие кулаки и подкулачники умудрялись захватить в тяжёлую дорогу не только чашки, ложки, полушубки, но и орудия производства в виде лопат и вил, а некоторые даже припрятывали кое-какие ценности, чем впоследствии спасли жизни не только себе, но и своим детям.

Раскулаченных выбрасывали на необжитые берега Оби, на Васюганские болота, оставляя зимовать на снегу, а когда приезжали учитывать оставшихся в живых, то лишь удивлялись. За зиму бывшие кулаки успевали построить немудрёные жилища из сырого дерева, сложить глинобитные печки, по чести похоронить умерших, а некоторые умудрялись пополнить семейный состав, чем удивляли товарищей из окружкома. Учётчики в скором порядке слюнявили карандаши и вписывали новых жителей в разлинованные тетрадки, умерших же вычёркивали. Учёт есть учёт! Не так успешно обстояли дела с деклассированным элементом. Социально вредный элемент не был приучен к тяжёлому физическому труду, он вообще не умел работать в полевых условиях. Если крестьянин, причисленный советской властью к злостному отряду кулаков, умел и поголодать, и досыта поесть, то есть физически был подготовлен к испытаниям, то деклассированные умирали от лёгкого недомогания, включая обычную простуду. Раскулаченные умирали в больших количествах, при этом