Все это привело к тому, что в game studies особую роль стали играть наработки в области критической теории, укорененные в марксизме и активно развиваемые в феминизме и постколониализме. Речь идет в первую очередь о так называемой критике идеологий – то есть критике того, что определяет сам ход наших мыслей, влияя на наше поведение и оценку происходящего. И действительно, все наши желания, стремления, интересы не созданы нами, но вложены в нас социокультурным контекстом: воспитанием, школой, телевидением и т. д. Это только кажется, что человек делает все сам, на деле это социокультурный контекст проявляет себя. А значит, человек не всегда виноват в том, что и как он делает, ведь он такой не сам по себе, но потому, что был сформирован благодаря определенной среде, в которой рос и развивался.

Взять, например, сексизм: дело ведь не в том, что мужчины сознательно угнетают женщин, а в том, что сексизм угнетает и мужчин, делая их несознательными (нерефлексивными) угнетателями. Мужчина даже может поддерживать феминистские идеи и при этом оставаться сексистом на уровне поведения и привычек – то есть вести себя так, как если бы у него было превосходство, как если бы его роль заключалась в покровительстве и защите, как если бы у него было право подарить женщине еще немножко прав. Неслучайно выходом из этой ситуации феминистки считают не борьбу с мужчинами, но борьбу с системой, которая как раз и производит асимметричные отношения между мужчинами и женщинами, в которой одни вынуждены занимать роль господ, а другие – рабов.

На первый взгляд это может показаться странным, но в случае видеоигр подобная критика идеологий действительно очень важна. Критическая теория нацелена на разоблачение так называемой натурализации, то есть процесса, при котором нечто искусственное выдает себя за нечто естественное. Так, сексист утверждает, что в природе женщины заложен определенный тип поведения, поэтому если она ему не следует, то она выступает против самого естества (ведь то, что не естественно, то противоестественно). Расист утверждает, что та или иная раса по природе своей обладает определенными преимуществами или недостатками. Антисемит – что евреи от природы наделены определенными негативными качествами. То есть все они в качестве союзника используют природу: природой так заведено, и не наше дело – вторгаться в ее основы, наше дело – сохранить ее в первозданном виде. Это и есть пример действия идеологии, которая натурализует, то есть делает природным тот или иной культурный взгляд. Причем делает это сугубо с целью подчинения одних людей другими, объясняя это якобы законами мироздания. Критика натурализации начинается с банальной констатации: ничего естественного нет, так как любое представление о природе обусловлено культурой.

И действительно, то, что мы считаем естественным сегодня, не считалось естественным несколько веков назад; те ценности, которые мы сегодня считаем вечными, появились в определенных условиях в определенную эпоху. В конец концов, даже поддержание «естественной» заповедной среды требует огромных человеческих усилий и денежных инвестиций. То есть природа сфабрикована: то, что естественно, на деле искусственно. И когда мы это понимаем, то сразу начинаем понимать, что каждый раз, когда нам указывают на природу, нами хотят управлять; нам предъявляют определенную историческую конструкцию в качестве извечного норматива. Отсюда и позиция критиков: любая конструкция – особенно в случае, если она мешает определенным группам лиц нормально жить, – должна быть деконструирована (то есть разобрана), а затем собрана заново – уже на иных основаниях, менее травматичных для человечества в целом.

Для видеоигр это особенно важно просто потому, что в любой цифровой игре имеет место подобная натурализация. И действительно, в настольные игры с ходу играть не получится. Прежде чем начать играть, нужно изучить правила. То есть настольные игры, как и телесные, не скрывают своей искусственности и сконструированности. Мы понимаем, что это определенные условности (их от игроков никто не скрывает), которые надо принять, чтобы игра вообще состоялась. Но если взять видеоигры, то правила в них функционируют по принципу черного ящика. Нам не надо ничего изучать, нам просто надо начать играть. Вся внутренняя математика и закономерности скрыты от глаз игрока, поэтому их идеологическая критика оказывается гораздо более трудной. Кроме того, нельзя забывать, что влияние идеологии тем сильнее, чем менее очевидна специфика ее работы. И если правила в телесных и настольных играх можно сравнить с общественным договором (люди собрались, договорились и лишь затем стали играть, отдавая себе отчет, что можно, а что нельзя), то правила в видеоиграх можно сравнить с физическими законами (мир просто так устроен, ничего с этим не поделаешь). Если в настольных играх запрещенное крайне нежелательно (за нарушениями следуют санкции), то в видеоиграх «запрещено» просто значит «невозможно». А так как каждая видеоигра – это, по сути, самостоятельный мир, делающий возможным определенный тип опыта, с которым игрок будет жить в дальнейшем, то важно не забывать, что за устройством любого такого мира стоят предубеждения, стереотипы и верования (порой ложные и даже опасные) реальных людей. Следовательно, видеоигры просто не могут быть свободными от идеологий, действия которых нужно вскрывать как минимум ради демонстрации – чтобы было ясно, что все необязательно ровно так, как это нам преподносят в той или иной игре.

В качестве примера можно рассмотреть довольно яркий слешер от Grasshoper Manufacture Killer is Dead (2013). Создатели игры решили сделать героя более глубоким, добавив ему романтических связей – параллельно с несколькими девушками в разных уголках планеты. Игрок мог не ходить на эти свидания, но тогда он не получил бы дополнительные внутриигровые предметы. Чтобы их получить, нужно прокачать отношения до максимума с каждой из героинь. В принципе, ничего вопиющего в этом нет. Но оно возникает в самом игровом процессе. Так, свидания строятся по следующему принципу: игрок должен копить возбуждение (это специальная шкала), рассматривая пикантные части женского тела, пока сама девушка на него не смотрит. Если он справляется с этим заданием, то девушка предлагает сделать ей подарок (их нужно покупать в специальном внутриигровом магазине за очки, накопленные в основной игре). Если подарок девушке нравится, то свидание считается удачным.

Но вот в чем дело: если поначалу может показаться, что подарки нужно дарить, ориентируясь на внутренний мир героинь, то затем – после получения специального предмета «очки жиголо» (позволяющего не только смотреть сквозь женскую одежду, но и читать их мысли), – игрок может узнать, что ни одна девушка ничего конкретного никогда не хотела. К ней просто приставлен рандомный генератор, ежесекундно выдающий новый предмет из списка. Чем ближе к этому предмету герой, тем удачнее его выбор и тем больше счастья от него получит женский персонаж. И хотя сама игра действительно неплохая, мы видим, как в ней воплотился один из самых вопиющих стереотипов о женском гендере, заключающийся в том, что женщины просто не знают, чего хотят. То есть у них нет никакой субъективности, они ведомы мужчиной, и все их существование сводится лишь к тому, чтобы ублажать последнего. Даже сама идея, что эти романтические линии были введены для создания дополнительной глубины главного героя (так это объясняли создатели игры в ответ на мгновенно возникшую критику), показывает, что значение девушек в игре сугубо второстепенное. Через них себя выражает мужчина, сами же они не способны никак себя проявлять, кроме как писать ему сообщения, прося наконец-то к ним приехать. То есть их существование оказывается принципиально зависимым, они вечно ждут мужчину, без которого их существование не полно.