сводишь меня с ума. Чувствую себя так чертовски хорошо. Я собираюсь так хорошо полить твою киску своей спер…

Мои слова обрываются, когда ее внутренние мышцы сжимают меня в карающей хватке. Святые угодники.

— Лиам.

Ее пронзительный крик моего имени — единственное предупреждение, которое я получаю, прежде чем ее охватывает дрожь. Ее киска сжимается вокруг моего члена, лишая меня последних остатков самообладания.

Перевернув ее на живот, я вгоняю в нее свой член, прежде чем свести ее ноги вместе, обхватив ее бедра своими. С каждым глубоким движением мне не нужно гадать, попадаю ли я в ее точку G.

— Лиам… о боже.

Ее стоны почти заглушены подушкой, но ее киска прижимается ко мне с каждым глубоким движением моих бедер.

Упираясь руками по обе стороны от нее, откидываю ее волосы в сторону, обнажая шею, и опускаю голову, чтобы прикусить и поцеловать ее кожу. Мой рот у ее уха, я прикусываю мочку ее уха зубами, прежде чем погладить ее языком.

— Женщина… ты пытаешься испортить меня этой киской, не так ли?

Она слегка хнычет, крепко прижимаясь ко мне.

— Ты хочешь заставить меня наказать эту киску за то, что она заставила меня кончить так скоро, да?

Ее голос задыхается.

— Пожалуйста.

— Пожалуйста, что? Пожалуйста, накажи эту киску? Это то, о чем ты просишь?

Я вхожу глубоко, используя каждую унцию моего самообладания, чтобы не кончить. Ей нужно намочить мой член еще больше, прежде чем она получит это от меня.

— Пожалуйста… Лиам… — Ее внутренние мышцы дрожат, а руки сжимают подушку.

Мои бедра неконтролируемы, когда я вхожу в нее так чертовски глубоко и выхожу из нее, что мы оба задыхаемся.

— Тебе лучше не дать мне кончить до того, как ты снова смочишь мой член. — Мои слова вырываются между стиснутых зубов. — Не смей. Блядь.

Она выдыхает:

— Так близко.

Когда я прижимаюсь губами к ее уху, мой голос хриплый от потребности.

— Как только ты дашь мне то, что я хочу, я раскрашу эту киску своей спермой.

Мои толчки становятся все более дикими.

— Она будет вытекать из тебя, а я буду заталкивать ее обратно туда, где ей самое место.

«Потому что ты моя».

Это чувство неожиданно поражает меня, и мой член утолщается внутри нее.

— Лиам… я…

О, черт. Дрожь сотрясает все ее тело, и ее киска сжимается на мне, как тиски, отправляя меня за грань. Еще несколько толчков бедрами, проникая так чертовски глубоко внутрь, — это все, что требуется, прежде чем я наполню ее сладкую киску всем, что могу дать.

Черт возьми, я не нарушил своего обещания. Потому что уже чувствую, как она пытается просочиться из наших соединенных тел.

Моя грудь вздымается, и я борюсь с осознанием того, что должен отодвинуться от нее, но не хочу. Не могу смириться с мыслью о том, чтобы вынуть из нее свой член. Такое ощущение, что я принадлежу ей.

«Какого хрена?» — дразнит внутренний голос, возвращая меня к реальности.

Мы не принадлежим друг другу. Мы далеки от того, чтобы принадлежать друг другу.

И неважно, как сильно я хочу, чтобы мы были вместе.

Глава 44

АЛЕКСАНДРА

Сон начинается так же, как и в прошлый раз: мы с мамой бежим, а потом я держу ее мертвое тело.

Затем он переходит в другую сцену. Мой папа спас меня. Он забрал меня из того ужасного места и дал мне новый дом. Более безопасный.

Папа позаботился о том, чтобы я выучила больше, чем обычные школьные предметы. Я научилась готовить, шить, охотиться, и он обучил меня «быстрому применению медицины на поле боя», как тот это называл.

Его постоянно мучила паранойя по поводу моей безопасности, и он ежедневно проповедовал мне об осознании ситуации. Папа беспокоился о моем благополучии, когда придет время, когда его больше не будет рядом. Когда я останусь по-настоящему одна.

Это была одна из многих причин, почему я удивилась, когда он усадил меня за стол, чтобы поговорить со мной о поступлении в близлежащий колледж.

«Я вижу, Александра», — печальные голубые глаза смотрят на меня. — «Я вижу это в тебе, желание получить от жизни больше». — меланхолия смягчает его взгляд. — «Я не могу защитить тебя от всего, что там есть, хотя и пытаюсь. Это эгоистично — не давать тебе возможности испытать жизнь самой».

Папа всегда поощрял меня быть чем-то большим — никогда не сомневаться в своих способностях или мечтах. Не позволять миру диктовать, что я могу или не могу делать или кем быть.

Внезапно в кадре появляется моя более взрослая версия, когда я стою над кучей грязи. Руки устало лежат на ручке лопаты, я смотрю вниз на недавно вырытую могилу, где покоится тело моего отца.

«Я люблю тебя, папа. Навечно и всегда».

Я резко просыпаюсь от того, что из моих глаз льются слезы. Горе прожигает во мне огненную дорожку, глубоко проникая в душу, и хотя не могу вспомнить о нем больше ничего, я знаю, что мне его не хватает.

Что я люблю его по-прежнему, очень сильно.

У меня болит в груди, потому что я верю, что, если бы папа все еще был на этой земле, у него были бы ответы для меня — какое-то решение моей дилеммы.

Пока лежу здесь в темноте, меня одолевает ощущение, что папа берет мою руку в свою. Я представляю, как он говорит: «Александра, тебя определяют не твои воспоминания. Ты определяешь себя своими поступками. По твоей честности. По твоему сердцу».

Еще одна слеза скатывается по моей щеке, и от желания увидеть его еще раз, услышать, как папа поддерживает меня своими мудрыми словами, у меня щемит сердце.

Внутренне ругая себя, чтобы взять себя в руки, провожу рукой по лицу и вытираю пальцы о хлопковую футболку, которую Лиам предложил мне надеть прошлой ночью. Я благодарна проливному дождю, его почти оглушительный звук, когда он хлещет по дому, заглушает мое неровное дыхание.

— Ты в порядке? — голос Лиама затуманен сном.

— Угу, — осторожно сгибаю пальцы, прогоняя слезы и бушующие эмоции. — Я собираюсь выпить воды.

— Хорошо, — замолкает Лиам, как будто уже погрузился в глубокую дрему.

Я тихо выдыхаю, собираясь сесть и направиться на кухню, но не успеваю.

В следующее мгновение Лиам накрывает своим тяжелым телом мое. А рукой плотно зажимает мне рот, и он скатывает нас с кровати. Его тело принимает на себя основную тяжесть нашего веса, когда