– Я совершенно позабыл о письме, Грейс. Клянусь тебе, я даже не помнил, куда ты его сунула. Я только хотел…

– Слушай, почему бы тебе просто не заткнуться? Она оттолкнула его и вскочила на ноги, кипя от негодования и судорожно натягивая платье на плечо.

– Ты змея, Рубен Джонс. Я рада, что ты мне даже ни капельки не нравишься.

– Да ладно тебе, Гусси, – протянул он, чувствуя себя ужасно виноватым.

– Пойду прогуляюсь, – возвестила она тонким, дрожащим голоском, повернулась кругом и скрылась за дверью черного хода.

Ее не было минут двадцать. Вернувшись, она сделала вид, что ничего особенного не случилось. Рубен попытался вновь принести свои извинения, и она их охотно приняла, но после этого весь день обращалась к нему с ледяной вежливостью, от которой ему хотелось лезть на стену. А вечером, когда он пригласил ее совершить еще один рейд по игорным заведениям, она отказалась:

– Что-то я сегодня не в настроении. Мне бы хотелось побыть одной.

И вот теперь Рубен сидел в гостиной, мрачный и подавленный, с отвращением потягивая выдохшееся белое вино и жалея обо всем, что произошло. Да, он хотел уложить ее в постель. Разве это преступление? Ему до смерти не хотелось обижать Грейс, но стоило ему к ней прикоснуться, это всякий раз оскорбляло ее в лучших чувствах. Она не походила ни на одну из ранее встречавшихся ему женщин, даже на Хейзел Мэйн, а уж та была настоящей продувной бестией. Но у Хейзел не было ни чувства юмора, которым Бог так щедро наделил Грейс, ни ее мозгов, ни ее вкрадчивой нежности.

Женщины, с которыми Рубен общался, так сказать, по работе – проститутки, мошенницы, любительницы поживиться за чужой счет, – не знали жалости и сантиментов. Те немногие, что были добрее, не отличались большим умом, а те, что были умны, оказывались бессовестными гадюками. А Грейс совсем другая. Она многое повидала в жизни и все же сохранила доброе сердце. Рубен к такому не привык. С каждым днем она нравилась ему все больше, и он уже начал думать, что ему будет ее не хватать, когда она уедет.

Что-то белое, лежащее на столбике перил, привлекло его внимание. С того места, где сидел Рубен, это было похоже на конверт. Письмо Анри? Он поставил бокал на стол и отправился на разведку.

Действительно письмо, но только не от Анри. Печать уже была сломана, марка отсутствовала. «Для мистера Джонса и миссис Руссо». Рубен узнал небрежные, почти неразборчивые каракули Дока Слотера. Должно быть, он доставил письмо лично и подсунул его под дверь. На листке не было никакого приветствия или обращения. Не тратя лишних слов. Док приступил прямо к делу.

«Достигнута договоренность о встрече между вами и интересующим вас господином. Вы должны быть у него дома (номер 722 на уже известной вам улице) завтра в четыре часа пополудни»

– Дьявольщина, – пробормотал Рубен.

Почему они должны встречаться с Уингом в его собственном доме? Почему не в ресторане иди на скамейке в парке? Увы, у них уже не осталось времени на споры о месте встречи. Завтра было воскресенье, а Крокеры жаждали получить свои денежки во вторник утром. Значит, на переговоры оставался только один день.

Письмо на этом не заканчивалось. «Если вы еще не читали вечерних газет, спешу сообщить, что там есть одна любопытная новость относительно джентльмена, арестованного после инцидента неподалеку от Саратоги. Он уже никогда и ничего не сообщит властям, можете в этом не сомневаться. Сегодня утром несчастный был найден мертвым на полу своей камеры с перерезанной яремной веной. Она была рассечена столь основательно, – с видимым удовольствием сообщает „Дейли Альта“, что его голова оказалась почти полностью отделенной от тела».

Невольным жестом Рубен вскинул руку к своему собственному горлу. Бедный Пивной Бочонок! Он был подонком и сукиным сыном, но такой участи даже он не заслуживал. Кто его убил? Скорее всего головорезы из тонга решили заткнуть ему рот, чтобы он не выдал Крестного Отца.

«Мой гонорар за посредничество в чрезвычайно выгодной для вас сделке составляет всего лишь 'двести долларов. Я предпочел бы получить их золотом. Примите а Придачу мой бесплатный совет: соблюдайте осторожность».

– Грейс? – крикнул Рубен, задрав голову и сложив руки рупором.

Сверху опять послышалось какое-то .невнятное бормотание. Перепрыгивая через две ступеньки, он одним духом взлетел вверх по лестнице и проскочил короткий коридорчик. Вот и закрытая дверь ванной.

– Гусси? Молчание.

– С тобой все в порядке?

– Уходи, – расслышал он наконец гнусавый от слез голос.

Рубен в тревоге схватился за ручку двери.

– Грейс? Тебе плохо? Ты не заболела?

– Заболела? – переспросила она, словно раздумывая над ответом. – Да нет. Не совсем.

Он приоткрыл дверь на щелку и одним глазом заглянул внутрь. Она лежала в ванне; все, что ему было видно, это ее затылок и возвышающиеся над краем ванны согнутые колени.

– Гусси?

Она обернулась и посмотрела на него. Глаза у нее были полны слез, но она попыталась выдавить из себя улыбку. Рубен направился к ней и замер, увидев высокую зеленую бутылку, стоявшую у нее на животе и погруженную на дюйм в мыльную пену. «Шато-ле-Прадин-Сент-Эстеф», – подметил он хозяйским глазом, хотя все его внимание было сосредоточено на другом. Сестрица Августина была пьяна в дым.

– По-моему, ты уже совершенно чистая, – сказал он, осторожно, но крепко взяв ее за плечи. – Давай-ка вытащим тебя отсюда, милая, пока ты не утонула.

Но Грейс оттолкнула протянутую ей руку помощи.

– Рубен, ты не должен на меня смотреть. Я же голая!

– Это я заметил.

Он протянул ей полотенце, но она использовала его лишь для того, чтобы утереть слезы, а потом перекинула через край ванны.

– Ты твердо уверена, что не хочешь вылезать?

– Нет, я еще не закончила.

Грейс замахала рукой, и он решил, что она просит его уйти.

– Постой… Не уходи.

– Хочешь, чтобы я остался? Она лишь пожала плечами в ответ.

– Хочешь со мной поговорить? подсказал Рубен.

– Точно. Можешь не сомневаться.

Она, конечно, была в сильном подпитии, однако язык у нее не заплетался. Отойдя к унитазу, Рубен опустил крышку и сел. Отсюда тоже были видны только голова и колени.

– Что празднуем? – спросил он с добродушной улыбкой.

– Сегодня двенадцатое июня. Он кивнул с понимающим видом, хотя эта дата ни о чем ему не говорила.

– В этот день шесть лет назад я потеряла Джо. Ее слова заставили Рубена глубоко задуматься. Джо – это чье-то имя? А может, «джо» – это некое незнакомое ему чисто женское выражение, какой-нибудь девчоночий эвфемизм, означающий девственность?

– И каким же образом ты потеряла… Джо? – попробовал он нащупать почву под ногами.