Если суть двух первых документов, органично дополняющих друг друга, Федор Петрович кое-как усвоил и тактику своего поведения с крымско-татарской администрацией выработал, то официальные бумаги, собранные в нижнем ящике стола, иногда приводила его в недоумение, но чаще – в ярость и настоящее бешенство. Это были письма Петра Петровича Веселитского, действительного статского советника, полномочного министра и посла, представляющего при дворе светлейшего хана Шахин-Гирея интересы двора Ея императорского Величества Екатерины II.

Сложность ситуации заключалась в том, что непосредственный начальник обер-коменданта – Главнокомандующий Украинской армией генерал-фельдмаршал граф Петр Алексеевич Румянцев, легендарный полководец и победитель турок в битвах при Ларге и Кагуле, – редко удостаивал Филисова вниманием. От силы одно его письмо в месяц приходило в Керчь. Эти короткие приказы всегда заканчивались фразой о том, что генерал-фельдмаршал полностью полагается на добросовестное исполнение службы и инициативу в делах самого обер-коменданта. Зато Веселитский писал Филисову каждую неделю и всякий раз ставил перед ним новые задачи.

Генерал-майор считал, что никакого формального права на подобные распоряжения действительный статский советник не имеет. Согласно Табели о рангах, оба они состояли в одном и том же классе – четвертом, причем статские чины в России традиционно считались ниже военных и даже получали меньшие оклады жалованья. Кроме того, принадлежали они к разным ведомствам: Филисов – к Военной коллегии, Веселитский – к Иностранной коллегии. По возрасту полномочный министр и посол в наставники к обер-коменданту тоже не годился: было ему чуть-чуть за пятьдесят.

Филисов не знал, да и не мог знать о своем антагонисте главного. Веселитский не являлся обычным карьерным дипломатом, выслужившим определенное количество лет на определенных должностях в посольствах. Он прошел превосходную школу разведчика. К генеральскому чину поднялся, начав с места канцеляриста по иностранной переписке в штабе Главнокомандующего русской армией в Пруссии во время Семилетней войны. В совершенстве владел пятью языками: немецким, французским, греческим, молдавским и тюркско-татарским. Пять лет проучился в Венским университете.

«Восточным вопросом» Веселитский стал заниматься с 1763 года, по поручению Екатерины II, решившей создать широкую сеть «конфидентов» в самом Крымском ханстве и в пограничных с ним районах Малороссии. Много разных приключений пережил Петр Петрович, лично выполняя секретные поручения. Так, в 1770 году он оказался в Едисанской орде, в 1771 году – в Ногайской орде, в 1772 году – в городе Бахчисарае, при дворе светлейшего хана Сахиб-Гирея. Менталитет мусульман, как кочевников, так и оседлых жителей, он изучил досконально и теперь давал обер-коменданту дельные советы.

Например, он предлагал в апреле 1782 года один из крепостных батальонов перевести на полевое содержание и создать цепь постов вдоль береговой линии Керченского пролива – для демонстрации силы и круглосуточного наблюдения за передвижениями татар на Тамани. Два русских военных баркаса с парусно-весельным снаряжением и однофунтовой пушкой должны были, по мысли Веселитского, постоянно крейсеровать около Камыш-Буруна и устрашать тех, кто захочет через пролив переправляться. Также очень просил полномочный министр и посол, чтобы генерал-майор не доверял льстивым посланиям Бахадыр-Гирея, ибо ситуация в крымско-татарском государстве близка к критической. Судя по донесениям секретных агентов Веселитского, старший брат хана на турецкие деньги завербовал отряд черкесов, изгнал с Тамани чиновников, верных Шахин-Гирею, присвоил себе доходы со здешней ханской таможни, а 120 сейменов, присланных из Бахчисарая для наведения порядка, попросту разоружил.

К несчастью, Федор Петрович Филисов к этим советам не прислушался. Он воспринял их как совершенно недопустимое, грубое вмешательство в собственные прерогативы. Потому солнечным майским днем переправа с Тамани в Крым под дулами грозных русских пушек прошла у бунтовщиков быстро, спокойно, без сучка и задоринки.

Убрав паруса, первым к пристани приблизился двухмачтовик, на котором находились зачинщики мятежа: сам Бахадыр-Гирей, его средний брат Арслан-Гирей, его племянник Мехмет-Гирей. Матросы еще не успели навести швартовые канаты на кнехты пристани, как с борта корабля посыпались, точно горох, люди из их охраны, числом – около пятидесяти человек. Они отличались от прочих неким подобием униформы – все в черных черкесках – и почти единообразным вооружением: кинжалы «кама», кавказские шашки, кремнево-ударные ружья за плечами.

Затем с корабля на пристань перебросили трап. Бахадыр-Гирей, медленно и важно шагая по нему, ступил на землю. Тотчас его охрана опустилась на колени и склонила головы до земли. Подобным образом здесь полагалось приветствовать только одного человека – хана, повелителя крымско-татарского народа.

– Аллах акбар! – Бахадыр-Гирей поднял правую ладонь к небу.

– Аллах кадыр! Аллах даим![21]– дружно отозвались воины.

Пристань и прилегающие к ней дорога и поле постепенно заполнялись людьми, прибывшими с Тамани. Черных черкесок, коричневых папах и ружей за плечами насчитывалось лишь сотни полторы. Зато преобладали восточные кафтаны всех расцветок, чалмы, фески, круглые татарские черно-каракулевые шапочки. Вооружение этой толпы составляли только копья разной длины и конфигурации и кинжалы у пояса. Немало было и совсем безоружных. Они занимались разгрузкой: выводили с парома лошадей и волов, выкатывали двухколесные арбы и четырехколесные мажары, выносили сундуки, корзины, хурджины – перекидные мешки из толстого холста.

С высоты бастиона крепости Керчь обер-комендант, не прибегая более к помощи подзорной трубы, мог наблюдать это внушительное зрелище. Оно нравилось ему все меньше и меньше и все больше вызывало тревогу. Некоторое оправдание своим действиям генерал-майор находил, вспоминая фразу из второго артикула Кучук-Кайнарджийского мирного договора: «…быть татарским народам вольными,… независимым от всякой посторонней власти…»

В общем-то, об этом писал ему и Бахадыр-Гирей. В апреле его письма приходили часто, их привозил с Тамани один и тот же чуходар – военный курьер. Похоже, татарский вельможа знал о конфликте обер-коменданта с полномочным министром. В своих посланиях, исполненных на отличной пергаментной бумаге арабской вязью и с приложением двух чернильных печатей – собственной и брата Арслан-Гирея – он, витиевато рассуждая, внушал Филисову одну мысль: русская администрация не должна вмешиваться в семейные споры между представителями владетельного рода Гиреев.

«За помощью божьей ни от вас, почтенного приятеля нашего, ни от нас, здесь находящихся, противного мирному трактату (то есть Кучук-Кайнарджийскому договору. – А. Б.) ничего не будет, ежели дружески посудите, то из сего быть ничего и не может… За Божьей помощью, получа сие письмо и узнав слова наши, берегитесь думать о чем другом, но о дружбе нашей представьте. Шахин-Гирея, братца нашего, да благославит Бог ханством и народами. Все мы по законам и обрядам приводить народ в спокойствие должны, а иных споров между собой не имеем… Во всяком случае, мы мирный трактат почитаем, и Богу известно, что в противность онаго ничего не делаем. Ежели дружески рассудите, то у нашего братца, хана, лжи много и по дружбе ни в чем ложным словам его не верьте. С вами же наша дружба навсегда…»[22]