— И кто же кого?

— Выезжает из посольства наша машина. А за ней — сразу их. Еще раз наша — и они. Но мы знали, что болгары не могли больше пяти сыскных машин держать. Поэтому ехали на важную встречу так: наших пять машин да их пять, а уж шестое, седьмое авто — снова наше, и ищи ветра в поле.

— Павел Георгиевич, еще во время нашей первой встречи в середине 1990-х вы мне обещали рассказать о Николае Кузнецове.

— Обещал — слишком сильно сказано. Вы просили меня рассказать некоторые подробности о Николае Ивановиче. И я ответил, что еще рано.

— Но прошло почти полтора десятка лет. Может, пора? Вы же с Кузнецовым были хорошо знакомы. Готовили для него документы на имя обер-лейтенанта вермахта Зиберта. Его потом больше семидесяти раз в Ровно и во Львове проверяли и никаких подозрений.

— Всё-то вы знаете. Но было же не совсем так.

— А как?

— Ну, хорошо. После возвращения из Болгарии я действительно помогал в 1942-м Кузнецову. И всех документов, как этого иногда требовала легенда, изготавливать не пришлось. Дивизию, в которой служил обер-лейтенант Пауль Вильгельм Зиберт, под Москвой разгромили. И на наше везение в ее штабе нашли много документов погибших офицеров вермахта. Отослать в Берлин извещения о смерти немцы не успели. Наступали наши стремительно, а немцы еще не привыкли к таким поражениям.

Неоформленные дела погибших, в полном порядке и как следует немцами подшитые, показали Николаю Кузнецову. Он быстро просмотрел несколько комплектов. И буквально изумился, наткнувшись на дело обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта. В книжке, немцы называли ее зольдбухом, были и фотографии, и описание примет. Всё, как положено — рост, цвет волос и глаз, размер обуви, группа крови. И все, даже кровь, полностью совпадали с кузнецовскими. Правда, родившийся в Кёнигсберге офицер был на два года моложе Николая Ивановича. Но это — мелочь.

Мы решили задним числом «спасти» Зиберта. Возродили его, убитого. В реальный зольдбух немцы факт смерти занести не успели, и мы записали серьезное ранение. В зольдбухе была строка «собственноручная подпись владельца». И я вместе с коллегой из моего управления учили Кузнецова расписываться, как Зиберт. Николай Иванович был хорошо обучаемым. Получилось быстро, мы даже удивились. Кстати, моментально осваивал чужие подписи и мой друг Вилли Фишер — будущий Рудольф Абель. А для выбранной Кузнецовым легенды требовалось для достоверности создать какую-нибудь маленькую историю. Несколько фото, какие-то письма, некоторые незначительные документы.

Мы с фотографом из нашей Службы решили снимать его в форме офицера вермахта у него дома. Приехали в квартиру, где жил Кузнецов. Николай Иванович вспомнил: а Железный крест? Нацепили, быстро нашли нужный ракурс. Фотографировали так, как любили позировать офицера вермахта. И еще сделали кое-какие фото, чтобы на подлинных документах Зиберта был наш Николай Иванович.

А потом началась наиболее трудоемкая, требующая времени и терпения, работа, которой ненавидят заниматься некоторые специалисты по изготовлению документов. Тут далеко до творчества. Каждый жест должен быть размерен и продуман.

Известными нам приемами сняли фотографии Зиберта с подлинников. Дальше — еще сложнее. Не зря наши помощники собирали немецкие трофеи. Снимки печатали на немецкой фотобумаге. Был у нас настоящий — их — фотоклей.

— А печати тоже были у вас немецкие?

— Не было. Использовали для печати подлинную мастику. И записи в документах Зиберта я и мой товарищ делали немецкими чернилами.

— А зачем вам нужен был напарник? Вы же сами на все руки мастер.

— Но не до такой степени. Нельзя делать разные записи одним и тем же почерком. Между прочим, нам в 1943—1944-м давали на экспертизу документы некоторых советских офицеров, вызывавших подозрение контрразведки, Смерша. И немцы попадались как раз на том, что использовали одну и ту же руку. Не мог один и тот же штабной писарь путешествовать за офицером по всем фронтам, куда того бросали судьба и начальство. Вот и ловили мы их шпионов и диверсантов.

— Павел Георгиевич, вы общались со многими выдающимися разведчиками — от легендарных Николая Кузнецова, Рудольфа Абеля до Героев России Морриса и Леонтины Коэн.

— Работа в разведке подарила мне встречи с людьми, часть которых вошла в историю — в российскую, да и в мировую. По оперативной линии я участвовал в подготовке разведчиков к работе за линией фронта, за границей. Вы всё ждете, что я раскрою профессиональные секреты. Нельзя! Но о военных эпизодах, об отдельных нелегалах всё же расскажу.

— Тогда начнем с Рудольфа Абеля, он же Вильям Фишер?

— Мы с ним знакомы с 1938 года. Дружили, работали в одном отделении, но в разных группах. Потом его в самом конце 1938-го уволили и возвратили в разведку только во время Великой Отечественной войны — в сентябре 1941-го.

— Правда ли, что в военные годы его забрасывали в тыл врага под видом немецкого офицера?

— Во время войны Вильям работал в Четвертом управлении НКВД у Павла Судоплатова. Немецкий язык он знал отлично, но на той стороне у фашистов не был. Участвовал в операции «Березино», когда наш отряд выдавал себя за сражающуюся в советском тылу немецкую часть. Сбрасывали туда немцы на парашютах своих диверсантов, и их приветствовал для начала офицер вермахта — он же Фишер. Сам допрашивал немецких шпионов, диверсантов. Оттуда и пошло, что был во время войны нелегалом, ходил в немецкой форме.

— А описанная в книге другого известного нашего полковника — нелегала Конона Молодого история, будто его, молодого фронтового разведчика, поймали за линией фронта фашисты и отвели к немецкому офицеру, который оказался Абелем и тут же его отпустил, дав пинка под зад, тоже миф?

— Чистейший. Ничего похожего. Молодый был мистификатором. А хорошо относившийся к нему степенный Вильям Генрихович Фишер молчал, коллегу не подводил и даже подыгрывал. Фишер нелегально работал в Америке…

— По вами изготовленным документам?..

— А когда в 1955-м он в последний раз приезжал в Москву в отпуск, я его провожал в аэропорт. И он мне вдруг сказал: «Паша, стоит ли ехать обратно? Мне уже все-таки за пятьдесят. И в Америке я долго. Очень тяжело». Но в аэропорту взял себя в руки, собрался.

— Неужели были какие-то предчувствия? Подозревал, что помощник Вик Хейханен может предать?

— Может, что-то и чувствовал. Сильно был озабочен своим возвращением в США. Хейханен вел себя безобразно. Ругался с женой, да так, что соседи не раз вызывали полицию. Пьянствовал: денег, естественно, не хватало, и тратил оперативные средства. Абель даже не давал ему адреса, где жил. Сказал только район, Вик и показал его американцам.

— Вы общались и с Кононом Молодым. Его эпопея напоминает судьбу Абеля: тоже нелегальная и на редкость успешная работа, только в Англии. Потом предательство, арест, тюремное заключение. Обменяли на английского шпиона, и Молодый вернулся в Москву. Правду ли говорят, что его быстро отправили в отставку?