Его волнистые темные волосы доходили почти до плеч. Римский профиль, лукавые, живые глаза. Острая бородка украшала матовое и самое прекрасное в мире лицо. Твердые губы, блеск жемчуга в смелой улыбке. Как он посмел? Разве он не знает, что весталкам запрещено общаться с мужчинами? Разве он не слышал об ужасной судьбе Попилии, Оппии и Секстилии, чьи тела покоятся под землей у Коллинских ворот? Как только Люциния вспоминала об этом, ее охватывал страшный холод, и волосы шевелились на голове. Что может быть мучительнее, чем быть похороненной заживо? Живой, когда тело так молодо, а душа жаждет жизни?

Она родилась на побережье. Дом ее отца, известного патриция, принадлежал к римскому роду Постумиев. Все ее предки по мужской линии были знаменитыми военными трибунами, консулами или диктаторами. Люциния очень гордилась своим происхождением. Один из домов этого семейства находился в самом Риме. Но все детство Люциния провела с сестрами и собственной матерью в мраморном дворце, построенном возле побережья. Как она любила море. И как она скучала по морю здесь, в Риме. Конечно, она ходила во время весенних и летних церемоний к Тибру. Но ни одна река не могла заменить ей сине-зеленой, пенистой стихии Нептуна. Ранним утром, с первыми, еще робкими лучами солнца, маленькая Люциния спешила к морю. Подобно игривой серне, босыми ногами она бежала с камня на камень, через небольшую оливковую рощу. Ближе к морю роща расступалась, обнажая белый песчаный пляж. Густая дымка висела над синей бездной. Стайки дельфинов играли друг с другом в догонялки. Нет ничего лучше моря. Вместе с сестрами она раздевалась донага и бросалась в тугие соленые волны… Как давно это было. Море… ОН обещал посадить ее на свой корабль и пуститься в плавание. ОН хочет ее украсть.

«Он погубит меня. Вместо моря – земля станет моим приютом»[30], – думала она с тоскою.

Вот уже десять лет, как она училась всем наукам и ремеслу великой жрицы храма Весты. Сколько раз она одна или с двумя – тремя подругами, такими же весталками, как она сама, оставалась ночами возле священного очага и смотрела на огонь, охраняя палладиум. Она с детства знала, что огонь должен гореть, не угасая. Она не должна была заснуть ради того, чтобы вечный город спал тихим и спокойным сном. Огонь горел ровно, и ни одна искра не должна была вспыхнуть вне священной чаши.

Языки пламени играли на стенах палладиума, оживляя старинный барельеф. Ей казалось, что сама Минерва смотрит на нее, то с нежностью, то строго. Люциния сидела на шкуре гигантского тигра и смотрела на огонь. Она могла смотреть на него вечно. В тот день она услышала тихие, но твердые шаги. Шаги послышались из коридора, ведущего свои каменные своды к Регии[31]. Она подняла глаза. В темноте его лицо выглядело немного страшным. Но свет чаши не скрыл красоты его тоги.

«Кто он? Новый авгур[32]? – подумала она. – Но отчего Vestalis Maxima, их верховная жрица, не предупредила о появлении нового авгура? Нет, он не был похож на авгура…»

В полумраке мелькнуло и расплылось светлое пятно тоги, пахнуло незнакомым, мужскими ароматом. Он встал за толстую колонну, недалеко от того места, где возлежала Люциния. Девушка напряглась, ее тонкие ноздри втянули ночной воздух. Он стал иным. Кроме запаха огня и благовоний, в нем появилось нечто такое, отчего сердце Люцинии затрепетало, а голова пошла кругом. Она хотела было крикнуть, но он поднес палец к губам. Этот жест означал просьбу о молчании. Но, что за дерзость? И что за тайны? Здесь? А далее он махнул рукой в знак того, чтобы она следовала за ним. И она пошла. Зачем? Она сама не понимала. Они вышли из храма и спустились к длинному коридору портика. На свежем воздухе, в свете луны, она уже лучше рассмотрела его. Смутилась и присела в поклоне.

– Люциния! – раздался приятный мужской голос. – Отойдем дальше, по галерее.

Она сделала несколько робких шагов.

– Люциния, не бойся меня. Я был на вечерней трапезе у Понтифика. Все уснули, а я тайком пробрался к тебе.

– Ко мне? Кто ты?

– У меня сложное имя. Зови меня просто Антемиолом. Я из рода Квинтиев.

– Нет, я не имею права смотреть на тебя и говорить с тобой.

– О боги, как вы жестоки к смертным! Не гони меня, несравненная Люциния. Позволь мне побыть с тобой лишь несколько минут.

– Сюда может войти Максима.

– О нет, я проверил: в храме Весты мы сегодня одни. Максима уехала по заданию Понтифика, на Сицилию.

«Да, как я могла забыть! Максима говорила о своей поездке. Ее не будет здесь два месяца» – вспомнила Люциния, но промолчала.

– Люциния, сжалься надо мной. Я знаю, что могу навлечь на себя гнев всех богов и вольных граждан священного города. Но сила моей любви к тебе настолько велика, что даже если за один миг, пока мои глаза смотрят на тебя, я заплачу своей жизнью или буду обречен на вечные муки в царстве Плутона, я все равно не откажусь от того, чтобы видеть тебя, прекраснейшая.

– Что ты говоришь, безумец? Ты же знаешь, что весталкам запрещено любить ровно тридцать лет.

– Я все знаю! Но пусть сам Юпитер покарает меня за дерзость мою. И не посмею я у него испросить пощады. Но ты, священная, позволь лишь поцеловать тебе ноги, и я тут же удалюсь.

Он упал на колени и принялся целовать ее стопы, облаченные в сандалии. Потом, словно ловкий и сильный зверь, он поднялся во весь рост и подхватил ее на руки.

– Я сейчас кликну стражу.

– А я их угостил сонным вином. Они будут спать до самого восхода лучезарной Авроры. А твоей служанке Клодии я дал кошелек, полный серебряных сестерций.

– Ты подкупил Клодию?! Как неразумен ты и дерзок… Отпусти меня, – прошептала она, но ее карие глаза отчего-то прикрылись длинными ресницами.

Он поставил ее на ноги. Его могучая рука привлекла ее за талию, и он крепко и нежно поцеловал ее в губы. Люциния чуть не лишилась рассудка.