– Терпи. Сегодня вечером мы вытащим ее, и ты станешь моею, до конца, – его голос немного дрожал.

Он достал сигару и закурил ее.

Ей хотелось крикнуть: «Я и так ваша!». Но она молчала, глядя на него затуманенным взором.

Как он и обещал, они поехали в кондитерскую. Это был огромный магазин с пологими стеклянными прилавками, за которыми лежало множество различных сладостей. Сколько раз Людочка мечтала оказаться в таком магазине и накупить там всего-всего. Здесь были блестящие бонбоньерки с шоколадными конфетами из Парижа, жестяные коробочки с разноцветными монпансье, пахучие сливочные тянучки на развес, яблочная пастила, тульские пряники, засахаренные орехи пяти видов, марципановые цветочки и куколки, доставленные из Баварии. Огромный прилавок был заставлен восточными сладостями. На стеклянных полках стояли коробочки с печеньем, пирожными и апельсиновыми штруделями.

У Людмилы разбежались глаза.

– Ну, выбирай, сладкоежка, чего бы ты хотела?

– Я хочу марципановый цветочек, и орешков, и монпансье… тоже.

– Голубчик, взвесьте нам каждого вида орешков по фунту, и фунт изюма в глазури, и фунт марципановых сладостей. И две коробки с ванильными печеньями, и два фунта пастилы и сливочных тянучек. А еще фунт халвы и две бонбоньерки с шоколадом. Да, вон те, английские… И? Что ты еще хочешь, ma cherie?

– Анатолий Александрович, зачем так много? – смущенно проговорила она.

– А хочешь, я куплю тебе всю эту лавку вместе с ее продавцом? – прошептал он на ухо.

– Не-ее-т. Я столько не съем никогда…

– Не съешь? Разве? И продавца не съешь? Смотри, какой он толстый и щекастый. Наверное, вкусный!

Она прыснула в кулачок.

– Ну ладно, тогда мы, пожалуй, не станем пока покупать эту лавчонку. Верно?

Она кивнула. Она была так счастлива, что хотелось все время смеяться. Граф мило шутил и подтрунивал над ней. И в тот момент, когда он крепко обнял её и поцеловал в алеющую щечку, меж лопаток пробежал какой-то неприятный холодок – она почувствовала чей-то взгляд. Людочка резко обернулась. Позади них стоял высокий и стройный господин в черном щегольском фраке и высоком цилиндре. Несмотря на летнюю жару, на его широкие плечи был накинут темный шелковый плащ. Плащ немного распахнулся, обнажив золотую цепь от дорогого брегета и бриллиантовую булавку, приколотую к светлому шейному платку, повязанному поверх белоснежного жилета. Мужчина пристально исподлобья смотрел на Людмилу и Краевского. Вернее не так – он более смотрел именно на нее, Людмилу. От цилиндра на лицо падала легкая тень, но от внимательных глаз Людмилы не ускользнуло то, что этот господин был необычайно красив: тонкие черты лица, огромные голубые глаза, светлые усы и бакенбарды – все это буквально притягивало взгляд. Он стоял у окна кондитерской, почти у самого выхода, и смотрел на Людмилу. Но отчего-то взгляд его прекрасных и внимательных глаз показался Людочке ледяным и почти зловещим. Она прижалась к Анатолю, пока тот весело болтал с кондитером. Прижалась, чтобы найти ответ на то, отчего этот странный господин так вызывающе смотрит на нее. Но когда она обернулась вновь, высокий блондин исчез, оставив после себя тонкий и свежий аромат заморских духов. Стукнула входная дверь, в проеме которой мелькнул шелковый плащ.

Продавец вынес им несколько золоченых кульков, множество коробок и загрузил все это добро в рессорную коляску.

А далее, как и обещал граф, они поехали пить кофе с мороженным, в кафе к Шроту. Это новомодное заведение открылось совсем недавно, но было уже столь популярно у состоятельной публики. Здесь не было отдельных кабинетов, как в том ресторане, где они обедали накануне, в том, где Краевский заставил Людочку обнажиться перед официантом. Она и сейчас с опаской думала о том, не придумает ли граф какой-нибудь новой необычной забавы… Она страшилась его диких причуд. Страшилась, но в то же время эти самые причуды заставляли ее сердце биться от немыслимого возбуждения. Но в кафе граф вел себя совсем обычно, не эпатируя ни малочисленную публику, ни саму Людочку. Когда им подали шарики фисташкового и клубничного мороженного, Людмила забыла обо всем на свете. Она жмурилась от удовольствия, острый язычок с наслаждением облизывал маленькую серебряную ложечку. Граф смотрел на нее с нескрываемым вожделением.

– Мадемуазель, у вас такой красивый язычок. Когда мы будем в экипаже, я непременно поцелую вас, чтобы ощутить его холодок. Не торопитесь, не то простудите горло…

– Угу…

– А propos, ты хорошо сидишь?

– Да…

– Тебе удобно?

– Почти…

– А ты можешь приподняться и снова сесть?

– Зачем?

– Я так хочу. Поерзай, ma cherie, чуток… Прошу тебя. Я хочу, чтобы твоя попочка ждала меня… Начинала ждать, ибо сегодня для нее настанет час Х.

– Анатолий Александрович, пожалейте меня, – прошептала она, краснея.

– Жалеть тебя? Ну, нет… Я буду долго тебя мучить. О, как долго… Ты будешь лежать подо мной без сил, – также тихо отвечал он. – Поерзай, я сказал. Немного… А теперь приподнимись и сядь с размаху.

– Могут увидеть…

– Кто? Те двое, за тем столиком? Помилуй, по-моему, они заняты каким-то идиотским спором. Им не до нас. Попрыгай чуточку…

– Мне неприятно…

– А мне приятно.

Людочка, пунцовая от стыда, препираясь, кокетничая, смущаясь, а иногда и откровенно негодуя, сдавалась на милость победителя и делала ровно то, что приказывал Краевский. В какой-то момент, повинуясь неведомой силе, она повернула голову к окну. Проем бархатной желтой портьеры открывал вид на широкую мостовую. Цокая копытами лошадей, промчались две пролетки, прошагали мимо два господина и одна юная барышня. Барышня куда-то торопилась. Её бледное лицо, похожее на изваяние гипсовой статуи, мелькнуло мимо окна. Через дорогу, прихрамывая, перебежал босой мальчишка-газетчик. Но все это было не то. Не то, что так тревожно притягивало взгляд. Не то, что обожгло холодом ее левую щеку и часть уха. На противоположной стороне мостовой стоял тот же высокий господин, в черном цилиндре и плаще. И точно также он не сводил взгляда с окна кафе, в котором сидели Краевский и его возлюбленная.

– Граф, Анатолий Александрович, мне кажется, что за нами следят, – произнесла она с плохо скрываемым волнением.

– Кто? – фыркнул Краевский в чашечку кофе. – Ты думаешь, что сам Шрот принялся следить за ними из-за прилавка? Или те, двое, только делают вид, что спорят меж собой. А на самом деле они следят за тем, как моя девочка ерзает своей круглой попочкой. Не морочь мне голову. Ты это специально придумала, чтобы не исполнять мои приказы?

– Нет, не специально. За нами следят с улицы. Один господин. Я видела его в кондитерской, он стоит на той стороне мостовой и смотрит. Он смотрит на нас.

– Ну что за глупости лезут в твою прекрасную головку?

– Это не глупости. Посмотрите сами, – она кивнула головой в сторону окна.