— Ты знаешь, где он?

— В Сук-Ахрасе. Психология — не ее конек.

— Когда будет писать Сесиль, пусть ни в коем случае не упоминает ни тебя, ни меня. Сесиль стала очень уязвимой и обидчивой, чужие советы дико ее раздражают.

— Вы подружились? Она… доверилась тебе?

— Сесиль больше не хочет о тебе слышать. И не спрашивай, как у нее дела.

— Ты должен о ней позаботиться.

— Не беспокойся. Ей никто не нужен.

— У нас с Сесиль общие взгляды. Она часто высказывается даже более радикально. Как Пьер. Война долго не продлится. Де Голль избавится от Алжира. Я скоро вернусь, и мы объяснимся. Сесиль будет мной гордиться. Между нами далеко не все кончено.

— Ты ее бросил, и этого она никогда тебе не простит. Если бы тебе хватило духу поговорить с ней, она бы поняла. А ты ударил в спину, как подлый трус. Сесиль вычеркнула тебя из своей жизни, не надейся, что она станет ждать.

— Извини, Мишель, но в женщинах ты не разбираешься. Они переменчивы, как погода весной. Сейчас Сесиль в ярости. Посмотрим, что будет, когда я вернусь.

Франк взглянул на часы:

— Шестнадцать двадцать пять. Ты правда предупредил папу?

— Он придет.

— Я должен быть на месте ровно в пять.

Франк попросил повторить заказ и предложил мне сигарету из своей пачки «Житан».

— Я не курю. Можно тебя спросить?

Франк не ответил, и я воспринял молчание как согласие:

— Зачем ты туда едешь? Они хотят независимости, исход борьбы предрешен.

— Ошибаешься. Партия проиграна, если соглашаешься вести ее на условиях противника. Не хочу об этом говорить.

— Как ты можешь так с нами поступать?

Франк молчал, подбирая слова: может, не знал, как сформулировать ответ, или вообще не хотел говорить на эту тему.

— Как ты понимаешь слово «революция»?

— Хочешь стать революционером?

— Нет времени объяснять. Нам никогда не удастся сделать равными богатых и бедных, так что каждый решает для себя один-единственный вопрос: на чьей ты стороне? В наше время невозможны мир, согласие, движение вперед, диалог и общественный прогресс. Пора действовать.

— Можно действовать постепенно, пытаться прийти к согласию и пониманию.

— Уважение придумали буржуа, так им проще добиваться своих целей. Пролетариев не уважает никто.

— Ты собираешься сражаться за интересы людей, которые плевать на все это хотели.

— Мир меняется. Народ устал. И не только во Франции — повсюду. Третья мировая война уже началась. На сей раз мы никому не позволим украсть у нас победу.

— Ты бредишь или принимаешь желаемое за действительное: бо́льшая часть народа не на твоей стороне.

— Мы с тобой по-разному мыслим, так что спор бесполезен.

Между нами выросла стена. Как я мог этого не заметить? Мы сидели, не зная, что еще сказать. Открылась дверь, лицо Франка просияло, и я обернулся: это был Ришар с большой сумкой на плече.

— Я больше не могу ждать, — бросил Франк, заплатил по счету, и мы отправились в Венсенский форт.

Призывников пропускали внутрь по повестке. Я искал глазами папу, но вокруг были только незнакомые лица. Мы дошли до подъемного моста и остановились.

— Должно быть, что-то случилось.

— Ничего не поделаешь, Мишель.

Он взял меня за плечи, прижал к себе, мы похлопали друг друга по спине, и ритуал прощания закончился.

— Береги себя.

Франк подхватил с земли сумку, и они с Ришаром подошли к дежурному. Тот проверил повестки и пропустил их через турникет. Франк не оглянулся. Мои часы показывали ровно пять. У меня защипало глаза, и я отвернулся.

У входа резко затормозило такси, из него вылез взбешенный папа, кинул в окно стофранковую купюру и рявкнул на шофера:

— Не умеешь водить, бери уроки! Впервые вижу такого болвана!

Отчитав бедолагу, папа кинулся ко мне:

— Где Франк? Неужели еще не пришел?

— Он уже внутри, папа.

Отец поднял голову и посмотрел на грозный черный форт:

— Не может быть!

— Почему ты опоздал?

— Чертова машина сломалась. Сцепление полетело. На выезде из Версаля. Дерьмовая тачка! Поди найди такси среди леса! Я голосовал — никто не остановился, прошел десять километров, и нате вам — такси! Водитель — размазня, не разгонялся выше сорока, тормозил на желтый! Думал, удавлю его!

Не дав мне ничего сказать, папа шагнул на подъемный мост. Я потащился следом. Он подошел к дежурному, но тот сказал, что поставлен проверять повестки новобранцев и может только вызвать дежурного офицера. Минут через пять он вернулся в сопровождении здоровяка, смахивавшего на Шери-Биби.[99]Папа попытался объяснить, что случилось, но выбрал неверный подход: начал с визита в магазин в Версале — выгодное дельце, хоть и дороговато! — потом рассказал историю с машиной — вообразите, это чудо техники пукнуло и заглохло в лесу Марли! — и описал неумеху-шофера — уж если не везет, так не везет! На этом месте «Шери-Биби» остановил его, чтобы пропустить трех новобранцев:

— Вы мешаете нам нести службу.

— Я здесь из-за сына.

— Где он?

— Уже вошел. Я просто хочу обнять его на прощание.

— Обнять?.. Дело сделано, мсье, покиньте мостик.

— Я прошу всего пять минут.

— Вы находитесь на территории воинской части, уходите.

— Пять минут. Хода войны они не изменят.

— Никакой войны нет. Если не уйдете, вызову военную полицию и вас задержат.

— За что, скажите на милость?

— За то, что мешаете нам принимать рекрутов. Убирайтесь!

Я потянул папу за рукав, и мы ретировались на тротуар.

— Чертов тупица! — выругался папа. — Если все остальные не лучше, армии придется туго.

Сержант смотрел на нас сверху, папа вызывающе улыбался, но пронять солдафона не мог. Начался ливень, вояка отступил под козырек будки и насмешливо ухмыльнулся. Толпа рассосалась, а мы, двое одиноких тужил, стояли и мокли под дождем.

— Он ни за что не пустит нас к Франку, папа.

— Почему он решил так поступить?