— Ну, ладно. Короче, лет пять назад ученые открыли сыворотку жизни. Сейчас вообще все люди рождаются с двумя жизнями. Видимо, она по наследству передается. На каком-то генном уровне. А остальные прошли обязательную диспансеризацию.

— Что еще за сыворотка?

— Ну, когда ты умираешь первый раз, ты все равно продолжаешь жить — какая-то фигня с атомами. Мы же все из атомов состоим. Так вот, во время первой смерти и происходит реакция, в результате которой атомы наши заново группируются в первоначальную конфигурацию, воссоздавая тело таким, каким оно было до смерти. Атомы имеют память. Точнее, ученые добились того, чтоб они эту память обрели. Короче, я не химик — я в этом не секу. Суть в том, что, ну, скажем, у тебя оторвало голову. А что такое голова? Просто кучка атомов, находящихся в определенном соответствии и порядке. И волосы, и кожа, и глаза, и язык — все лишь атомная конструкция. Так вот, эта конструкция первый раз собирается заново.

— А второй?

Бармен печально цокнул языком.

— А второй нет. Ученые бьются, но пока безрезультатно. И даже если заново вакцину ввести, вторую жизнь никак не получить. Загадка природы.

— Так получается, сейчас у человека две жизни и две смерти?

— А я тебе про что? Как говорится, трем смертям не бывать, а двух не миновать.

— Так и у меня, значит, две жизни?

— Не, не, я этого не говорил, — почему-то испугался бармен. — Этого я не знаю. Может, две, а может, одна. Кто тебя знает? Значка на тебе нет…

— Какого еще значка?

— Ай, ты ж и этого не знаешь. Значка, который обязаны носить все, у кого одна жизнь осталась.

Заметив недоумение Бориса, бармен ткнул себя в лацкан рубашки — там был маленький белый значок с красным восклицательным знаком посередине. — Видишь? Вот такой значок, фосфоресцирующий. Без значка ходят только те, у кого две жизни. Двоежизнцы. Народ их дубликатами зовет. Дублями, двоечниками, дублерами и так далее.

Борис одним глотком допил пиво и отставил пустой бокал.

— Повторить? — спросил бармен.

Борис кивнул.

— Что-то я все равно не понимаю. А зачем значок? Какая разница?

— Нет, ну ты правда как с Луны, — усмехнулся бармен, наполняя новый бокал. — Разница такая, что если у тебя одна жизнь осталась, то ты в относительной безопасности, а если две, скорее всего, прирежут где-нибудь в темном переулке. В смысле лишат первой жизни, как заблудившуюся девушку невинности. Вон тот, который к тебе подходил. Он ведь, гад, сразу заприметил, что ты без значка — так что жди беды. А подходил — это чтоб удостовериться, что ты без значка. На твоем месте я бы вообще смотался от греха подальше. Или лучше разбегись посильнее и об стену головой — глядишь, башку и проломишь. А иначе от этих… (тут бармен осторожно скосил глаза в сторону столика, где сидел рыжий) не отвяжешься. Видишь, как смотрят? Либо забьют до смерти, либо зарежут. Хуже, если долго бить будут — это им особый кайф, знают, что ты все равно воскреснешь, так хоть удовольствие можно растянуть. А тебе больно будет. По нынешним временам, вторая жизнь — это лишние проблемы.

— Ничего не понимаю. А за что им меня убивать? Я же им ничего не сделал!

— Ха! — театрально хохотнул бармен, ставя перед Борисом бокал. — Ишь ты! Ничего ты им не сделал! Да ты им сделал уже тем, что у тебя две жизни! Сейчас с двумя жизнями вообще мало народу осталось. Человек без значка все равно что лось с нарисованной на боку мишенью. Тут на тебя каждый второй зуб точит.

— И что, во всем мире две жизни?

— Ну, конечно. Только у нас, как обычно, все криво… А на Западе одиночники… ну, те, у кого одна жизнь, защищены законом. Они получают всякие скидки, льготы, пособие по одножизненности. А если человека лишают первой жизни, то это карается так же, как и если бы его второй лишили. У них с этим строго. Или вот, например, человек на опасной работе с одной жизнью работает. Так у него тройная зарплата… м-да… А у нас… че-то не заладилось.

Тут бармен задумался и, несколько противореча своему восхищению западным подходом, добавил с неуместной заботой:

— Надо бы тебе сбросить балласт.

Борис вздрогнул.

— Да не хочу я ничего сбрасывать!

Бармен, однако, пропустил это восклицание мимо ушей.

— Я бы тебя зарезал, да не люблю я этого дела. Да и потом, если ты склерозник, хрен тебя знает, две у тебя или одна. Нет, нет… И даже не проси.

Он замотал головой, как бы отказываясь от заманчивого предложения.

— Да я и не собирался просить! — возмутился Борис. — Вот еще! Две жизни — это же… черт! Это же чудесно.

— Да, — усмехнулся бармен и посмотрел на Бориса с сожалением. — Сразу видно, с такими взглядами ты долго не протянешь. Не, поначалу все так думали. Когда только открытие это внедрили.

— И что?

— И ничего. На практике-то все сложнее оказалось. Ты сам подумай, какие кошмарные возможности это открытие дало. Бросила тебя девушка, а ты ей: смотри, на что я ради твоей любви готов — и раз в окошко! С пятнадцатого этажа. Понимаешь, испытать смерть, да еще и по причине — это ж маслом по сердцу. Любопытство, будь оно неладно. Самоубийства так и пошли косяками. Шестнадцатилетние, они же и так на голову ебанутые, а когда им вторую жизнь дали, ну, тут сам бог велел. Первый секс неудачный? В окошко. Девушка разлюбила? Петлю на шею. Родители машину не хотят покупать? Пулю в лоб. В институт провалился? Нож в сердце. Друг предал? Цианистый калий…

— Да я понял, понял, — поморщился Борис.

— Отнять у себя жизнь, — пусть и одну из двух, — это все-таки поступок. Но, конечно, тут же возросло и количество желающих убивать. Опять же. Девушка разлюбила? Ей пулю в лоб. Друг предал? Ему нож в сердце.

— Кошмар какой-то, — поежился Борис. Кажется, он уже начал жалеть о своем воскресении из мертвых.

— А дальше хлеще. Открытие-то сделали, а законы остались старыми. Определить, сколько у человека жизней можно только опытным путем, а так — фиг его знает. Потому и начался форменный беспредел. Забьют вот такие (тут он снова скосил глаза в сторону столика с рыжим) припозднившегося прохожего до смерти, а он через пять минут как новенький. Поди докажи, что у него одну жизнь оттяпали. Не будут же его убивать еще раз в качестве следственного эксперимента. Так что гуляй, Вася, мочи дальше, кого хошь.

— Через пять минут?

— Ага. Ровно пять минут. Сам несколько раз засекал. После того как мозг умирает, атомы восстанавливаются в той конфигурации, в которой они были ровно пять минут назад. Тут, главное, не переборщить. А то если увлечешься, в раж войдешь и будешь тыкать ножом больше пяти минут после смерти, то в какой-то момент ткнешь в уже новенькое тело. И тогда точно вторую смерть организуешь. А это уже уголовщина.

— А ты… вы… тоже убивали?