Капрал Френсис Стайлз, следовавший за Кеннеди Кларком, успел подхватить орла и уехать с ним.

Не все кавалеристы были столь же хороши, как Юарт или Стайлз. Рядовой Хэскер был чулочником, попавшим в кавалерию. Он принадлежал к методистам и во время атаки на кирасиров скрестил клинки с врагом, но ни он, ни француз не хотели биться насмерть, так что просто разъехались. Француз произвел впечатление на Хэскера, выкрикнув: Vive l’Empereur! Хэскер подумал, что ему тоже надо бы издать боевой клич, но в голове крутилось только: «Меч Господа и Гедеона!»[23] Он это и выкрикнул, и тут же его лошадь споткнулась и упала.

Бедолага Хэскер провел остаток этого дня и всю последующую ночь там, где свалился. По счастью, его спасли и сумели пристроить на повозку, которая довезла его до Брюсселя, где наконец ему обработали раны.

Но атака британской тяжелой кавалерии совершенно расстроила великую атаку д’Эрлона. Его огромная колонна развалилась, и всадники разъезжали среди солдат, полосуя их клинками, а тем временем британская пехота спускалась со склона, чтобы поживиться трофеями и взять пленных. Лейтенант Шельтенс, бельгийский офицер, у капитана которого задымился рукав от мушкетного выстрела, принимал участие во взятии пленных:

На вершине гребня французы до обидного близко подошли к победе. Массивная колонна была остановлена огнем пехоты, но численное превосходство все равно сыграло бы в их пользу, если бы не британская кавалерия, которая вылетела из-за гребня и глубоко врезалась во французский строй, сея панику. В считаные минуты от начала атаки наступил хаос. Всадники еще атаковали отдельных французов, пока другие французские пехотинцы отступали со всей возможной скоростью. Никто об этом не вспоминает, но они ведь могли построиться в каре и защититься, а затем продолжить прежний путь. «Сотни пехотинцев бросались на землю, когда кавалерия к ним приближалась, и предпочитали быть убитыми, – вспоминал Кинкейд. – Никогда в жизни не видел подобного!» Кирасиров, угрожавших Кинкейду, отбросила Дворцовая кавалерия, начавшая атаку в то же время, что и «шотландские серые», иннискиллингцы и «королевские». «Атаку» – слишком сильно сказано, потому что они пробирались через дорогу, живые изгороди, канавы и, как писал капитан Уильям Клейтон, «земля представляла собой сплошную грязь… которая вскоре сделалась настолько глубокой, что преодолевая ее, лошади в атаке едва смогли перейти на рысь».

Тем не менее около 800 тяжелых всадников из полка Дворцовой кавалерии напали на примерно такое же число кирасиров. У французов было преимущество в виде нагрудников и клинки на 15 сантиметров длиннее британских, а у британцев был небольшой численный перевес, разбег по склону и внезапность. Офицер вспоминал, что сражение тяжелой кавалерии против тяжелой кавалерии по звуку напоминало о жестянщиках за работой. Французов оттеснили, и некоторым не повезло оказаться в ловушке на размокшей дороге возле Ла-Э-Сент, где они обнаружили, что путь к отступлению перекрывает засека – грубая, но практичная баррикада из тяжелых веток. Кавалеристы сбились в кучу, не смогли выбраться и были грубо перебиты. Бойня продолжалась, пока часть французской пехоты, застрявшая в саду Ла-Э-Сент, не обстреляла британскую кавалерию. Французские пехотинцы вскоре отступили, оставив Королевский германский легион полновластным хозяином этой уединенной фермы.

Теперь британо-голландская пехота сгоняла около 3000 пленных в тыл, попутно избавляя их от оружия и имущества. На правом фланге французского наступления самая восточная колонна штурмовала ферму Паплот, но когда другие колонны отступили, то ушла и она. Великая атака на центр и левый фланг Веллингтона сперва почти удалась, но теперь совсем расстроилась, а выжившие солдаты корпуса д’Эрлона брели, ковыляли или ползли назад, через долину.

В это время в другой части правого фланга, возле Угумона, назрел кризис.

А британская кавалерия, ликующая от своей победы, решила выиграть все сражение целиком собственными силами.

Фамилия его была Легро, а прозвище – Проныра. Он служил младшим лейтенантом в одном из пехотных батальонов, осаждавших Угумон. Человеком он был крупным, некоторые называли его «исполином». Он вышел из рядовых и готов был вписать свое имя в историю.

Северные ворота Угумона обращены в сторону британского гребня. К этим воротам подходила дорога, подходит она и сейчас, хотя стены по обе стороны от ворот теперь ниже, чем были в 1815 году. Ворота открывались внутрь и большую часть времени держались незапертыми, как самый удобный путь для доставки боеприпасов и подкрепления измученному гарнизону, который к середине дня находился под обстрелом с трех сторон.

И в эту самую середину дня, в какой-то момент исполинский Проныра привел группу в 30 или 40 пехотинцев и вскрыл северные ворота. Он принес саперный топор. Саперы служили работниками в инженерных армейских отрядах, у них были большие топоры, чтобы валить деревья, но в руках таких людей, как Легро, топор служил еще и оружием для добивания раненых. Точно неизвестно, были ворота открыты или Проныра взломал их. Некоторые источники заявляют, что он прорубил створку ворот, но кажется более правдоподобным, что французская атака выгнала нескольких британских стрелков из их окопов к восточной части шато. Стрелки убегали за забор и не успели запереть за собой ворота. Младший лейтенант Легро вломился во двор, а за ним его люди и мальчик-барабанщик.