Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как же колонна может одолеть такую линию? Один из ответов: надеяться на артиллерию и застрельщиков, ослабляющих линию обороны. Однако обратный склон сводит на нет все усилия артиллерии, а французским застрельщикам противостоят британо-голландские застрельщики, поэтому д’Эрлон понимал, что его солдатам придется встретиться со смертоносными британскими линиями. Чтобы решить подобную проблему, можно скомбинировать колонну и линию. Ведущий батальон колонны уже находится в линии – во французской трехрядной линии, в которой каждый солдат может использовать мушкет. Остальные батальоны могут отойти в стороны, словно раздвижные дверцы, раскладывая линию влево и вправо. Французская военная школа учила, что колонна всегда должна перестраиваться в линию в момент атаки, но само перестроение часто оказывалось слабым местом, особенно перед лицом обученного противника, стоящего широкой линией, способной стрелять в центр с флангов. Таким образом, решение предлагалось в виде необычного построения. Кроме того, ведущий батальон в перестраивании не нуждался, но мог вести беглый огонь, прикрывая последующие батальоны, пока они расходятся в стороны.
Но, прежде чем эти выкладки проверять на практике, нужно дойти до вершины британского гребня, а до того пересечь широкую долину под огнем союзной артиллерии. Британским и голландским пушкам, расположенным на передних склонах, предлагалась мишень, не попасть в которую невозможно. И их тяжелые ядра врезались во французский строй, над головами солдат начала рваться шрапнель. Чем дальше продвигались французы, тем чаще по ним били картечью.
Картечь была самым эффективным в наполеоновское время оружием против живой силы. Она проста и отвратительна, вроде консервной банки, наполненной мушкетными пулями. Существовало два типа картечи – легкая и тяжелая. Различались они весом пуль. Когда стреляли картечью, банка стартовала из жерла пушки, а пули разлетались в разные стороны, превращая пушку в гигантский пулемет. Канониры часто били двойным зарядом, закладывая картечь вместе с ядром. Картечь годилась для ближнего боя, а на расстоянии более 550 метров была бесполезна. Британские генералы приказывали поберечь ее, пока расстояние до противника не сократится до 320 метров. На таком расстоянии конус разлетания пуль составляет более 30 метров в ширину. Конечно, некоторые пули уходили мимо цели – в воздух ли, в землю, но на малом расстоянии против массового скопления противника картечь была страшным оружием. Корпусу д’Эрлона еще повезло, что против них стояли всего 36 пушек союзников, и часть из них успела выйти из строя, но и оставшихся хватило, чтоб нанести французам колоссальный ущерб. Капитан фон Реттбург от артиллерии Королевского германского легиона наблюдал, как его 9-фунтовки проделывают в ближайшей французской колонне огромные дыры. Колонна противника находилась справа, так что он мог вести огонь по диагонали и видел, как французы ломают строй, подкошенные ядром или картечью. Пушки сеяли смерть с сумасшедшей эффективностью, но им не хватило сил, чтобы остановить наступление больших колонн. Грубая оценка показывает, что союзники могли успеть выпустить по наступающим французам около 600 снарядов – снарядов, бомб или картечных.
Капитан Пьер-Шарль Дютильт служил в 45-м полку. Ему досталась сомнительное счастье быть офицером в ведущем батальоне колонны генерала Марконье, третьей по счету. Он писал:
Наш черед настал. Приказ к началу атаки был встречен задорными криками: Vive l’Empereur![20] Все четыре колонны, держа оружие на изготовку, двинулись вниз по склону. Нам предстояло взобраться на противоположный склон, где англичане удерживали гребень и откуда нас обстреливали их батареи. Расстояние было невелико, в среднем пешком его можно пройти за 5–6 минут, но мягкая, размокшая земля и высокая рожь очень сильно замедляли передвижение. В результате английским пушкарям выпало вдоволь времени, чтобы разнести нас в клочья.
Молодой очевидец тех событий Луи Канле, завтрак которого приправили порохом, находился в 28-м полку, в линии 1-й дивизии, ближайшей к шоссе. Он видел самого д’Эрлона посреди колонн и слышал крик генерала: «Сегодня мы должны победить или умереть!»
В ответ на эту короткую речь крик: Vive l’Empereur! – зазвучал из каждых уст, забили барабаны, и началось движение колонн… В этот момент вражеские батареи, стрелявшие только ядрами и бомбами, отправили нам картечь, их снаряды опустошали наши ряды. Мы едва прошли сотню шагов, когда командир нашего 2-го батальона Марэн получил смертельное ранение. Капитана моей роты Дюзе убило двумя ядрами. Пали адъютант Юбо и знаменосец Крос… Со вторым залпом английских пушек барабанщик гренадеров Лекуантр лишился правой руки.
Лекуантр продолжал бить в барабан уцелевшей левой рукой, пока не обессилел от потери крови, однако пережил эту битву. Как все французские барабанщики, он отбивал pas de charge, ритм, которым у французов всегда сопровождались атаки. Молодой британский офицер запомнил этот ритм так: «И-рам-дам, и-рам-дам, и-рамадам-дамадам, дам, дам!» Затем следовала пауза, во время которой многие кричали: Vive l’Empereur! И над всем этим грохотали большие пушки – какофония битвы. Как если бы они надеялись, по выражению Кинкейда, «выцарапать нас из-под земли» одной лишь силой звука.
Луи Канле вспоминал, что французские офицеры все время кричали: «Сомкнуть строй!»
После третьего залпа от нашего батальона осталась примерно рота. И снова прозвучала эта жуткая команда: «Сомкнуть строй!» Однако она отнюдь не наполняла наши сердца ужасом или отчаянием. Наоборот, воодушевила нас, вдохнула мысли не только о победе, но и о мести за несчастных товарищей, которые умирали у нас на глазах.
Канле писал, что колонне потребовалось 20 минут, чтобы пересечь мокрое, засаженное рожью поле, которое он полагал возможным пройти пешком за 5–6 минут, да еще передвижение нарочно замедляли. Капитан Дютильт решил, что французы слишком спешат, рискуя сгоряча разрушить боевой порядок:
Спешка и энтузиазм становились опасны, поскольку путь до врага оставался еще долгий, и солдаты вскоре утомились бы, в полной амуниции передвигаясь по вязкой земле, отрывающей штрипки на брюках, а иногда и отнимающей обувь. В рядах скоро возник бы беспорядок, особенно когда голова колонны подойдет на расстояние поражения для вражеского огня.
Чтобы пересечь долину, потребовалось 15–20 минут, и все это время колонны прореживались ядрами, бомбами и картечью, но продолжали идти, теперь уже вверх, хоть и по пологому склону. В головной части колонн уже начался бой, там сражались стрелки обеих сторон, но, когда огромные колонны подошли к вершине, французские стрелки откатились назад, чтобы вернуться к своим батальонам. Они отбросили вражеских застрельщиков, но не переходили гребень и не стреляли в солдат на другом склоне. Эту работу они оставили большим колоннам.
Канониры союзников дали последний залп картечи, пробив кровавые дыры в рядах наступающих, затем оставили свои пушки и бросились под защиту пехоты, за гребень. Один британский канонир в панике заклепал запальное отверстие железным гвоздем, боясь, что враг захватит и использует орудие. Теперь пушки союзников молчали, прекратила огонь и французская артиллерия, опасаясь попасть в свою же пехоту, находившуюся почти на вершине гребня. На левом фланге французские войска преуспели, выбив стрелков Королевского германского легиона из сада Ла-Э-Сент. Те попрятались в постройках фермы, и локальное сражение продолжилось, как в Угумоне. Ла-Э-Сент окружала высокая каменная стена, но бойниц в ней проделали мало. Тем не менее ее германский гарнизон удерживал значительно большее количество неприятельских сил. Тощий Билли, принц Оранский, видя угрозу ферме, отправляет туда на помощь ганноверский батальон и точно так же, как при Катр-Бра, настаивает, чтобы батальон построился в линию. Батальон наступает справа от главной дороги, с противоположной стороны от места, где колонны приближаются к вершине холма, но этот фланг у французов прикрывают 800 кирасиров. Ганноверцы увидели кавалерию слишком поздно и были разбиты, знамя их оказалось захвачено.