повел себя во время их первой встречи, тот улыбнулся: «В пустыне не следует откровенничать с незнакомцами»[358].

Вернувшись в Тегеран 1 ноября, лейтенант немедленно доложил Макнилу о появлении русского агента, и с этого момента англичане старались не упускать его из виду. Свидетельство Браламберга: «Его (Виткевича – авт.) отъезд в Кабул и наше прибытие в Персию вообще сильно обеспокоили английскую миссию, которая находилась тогда в Тегеране»[359].

«Эта случайная встреча в сердце страны на поле Большой игры стала первой такой встречей между игроками с обеих сторон, – пишет П. Хопкирк. – В большинстве случаев конфликты развивались скрыто, противники встречались редко, если встречались вообще. Однако эта конкретная встреча имела непредвиденные и далеко идущие последствия, ведь она помогла предотвратить одну из самых ужасных катастроф, когда либо случавшихся с британской армией»[360].

Что имел в виду Хопкирк? То, что англичане, проведав, благодаря Роулинсону, о кознях русских, сорвали их планы и предотвратили формирование тройственной коалиции? Но никакой «ужасной катастрофой» британской армии это не угрожало, миссия Виткевича могла лишь предотвратить готовившееся вторжение этой армии в Афганистан. В военном отношении проектируемая коалиция не могла представить какой-либо опасности для англичан, а катастрофа (поражение в Первой англо-афганской войне) с ними все равно произошла, чему они обязаны исключительно афганцам, которые всегда одерживали верх над завоевателями.

Макнил, получив донесение о появлении Виткевича не только от Роулинсона, но также от Стоддарта, тут же проинформировал об этом начальство в Лодхиане, Калькутте и Лондоне.

«Когда предупреждение Макнейла[361] о том, что русские начали действовать, попало в Лондон и Калькутту, оно ужасно всех перепугало. Дело было не только в том, что антирусские настроения там и так уже достигли высшего накала, но и в том, что выяснилось: за походом шаха на Герат стоит Симонич. Если Герат попадет в руки персов, русские получат важный и опасный плацдарм в Западном Афганистане. Но случайное открытие Роулинсона показало, что интересы Санкт-Петербурга в Афганистане не ограничиваются только Гератом, каким бы угрожающим ни было это само по себе. Неожиданно в опасности оказался и Кабул. Если контакты Виткевича с Дост Мухаммедом пройдут успешно, русские смогут одним эффектным прыжком одолеть барьер из пустынь, гор и враждебных племен, лежащий между ними и Британской Индией»[362].

Ничего не скажешь, Хопкирк пишет броско, эффектно. Но с беллетристом, использующим художественные средства для того, чтобы держать читателя в напряжении, заставить переживать за отважных англичан, чья судьба, дескать, висела на волоске, опять-таки можно поспорить. «Эффектный прыжок» через горы, пустыни и враждебные племена – это нечто мифическое, хотя, конечно, такие «страшилки» украшают повествование Хопкирка, как некогда украшали страницы британских газет, трубивших о якобы планировавшемся нападении «русского медведя» на Индию. И не стоит преувеличивать значение встречи с Роулинсоном – и без нее Виткевича вскоре должны были «расшифровать». В окружении шаха у англичан имелись свои информаторы, причем, как полагал Ян, на самом высоком уровне. В частности, он подозревал Хаджи Агасси, с которым познакомился в Нишапуре: возможно, на аудиенции у шаха, а возможно, у них имела место и отдельная беседа.

Кстати, аудиенция прошла на «ура» – русский офицер произвел благоприятнейшее впечатление на восточного монарха своими манерами, обходительностью, военной выправкой и уверенностью в себе. Не последнюю роль сыграла привлекательная внешность Виткевича.

Восток, как известно, славится своими ценителями женской и мужской красоты, и в шахском лагере не только один правитель выделил в этом плане русского посланца. Позднее Браламберг вспоминал, как его расспрашивал один из персидских сановников, общий знакомый его и Яна: «состоит ли еще при миссии молодой и красивый чиновник, которого он видел в Герате»[363].

В письме Далю Виткевич отчитался об аудиенции: «Вчера ещё (28 сентября – авт.), сей час по приезде, я представился шаху. Он словоохотлив, любит блеснуть своими географическими познаниями, а наружностью похож на Кусяб Султана. Он был в восторге от моего казацкого мундира и говорил, что велит одеть по этому образцу одну сотню своей кавалерии»[364].

Кусяб-Султан – один из киргиз-кайсацких старшин, которого Даль вывел в повести «Бикей и Мауляна». Вполне милый и любезный, этот персонаж доверительно вел беседу, а за столом, всякий раз протягивая руку к разложенным перед ним закускам, спрашивал: «халяль» или «харам» (позволительно или непозволительно по закону мусульманскому)[365]?

Разумеется, во время встречи с шахом не только о еде шла речь. Из воспоминаний Симонича следует, что Мохаммад «одобрил миссию русского офицера и содержание данных ему предписаний»[366]. А из донесения Виткевича посланнику от 9 октября известно, что он получил от шаха фирман, позволявший ему беспрепятственно следовать по персидской территории и полагаться на содействие глав городов и селений, лежавших на его пути. Кроме того, шах вручил русскому офицеру свои послания Кохендиль-хану и Дост Мухаммед-хану.

Что до Хаджи Агасси, то этот государственный деятель произвел на гостя не лучшее впечатление. Причина заключалась не только в подозрениях, что первый министр двуличен и передает чувствительную информацию англичанам. От Виткевича не могли укрыться некоторые качества высокопоставленного сановника, которые подметил и Браламберг. Иван Федорович писал, что визирь пользовался «во всей Персии дурной славой из-за сумбурности мышления и вздорности характера», отличался сумасбродством и невежеством[367]. Мнение Браламберга разделял Симонич, констатировавший, что как государственный деятель Хаджи Агасси «не имел ни малейшего понятия ни об управлении, ни о политике»[368].

Разумеется, не в одном Хаджи Агассии было дело. Виткевич с тревогой докладывал посланнику, что опасности грозят ему «еще более по близости Герата, где англичане имеют своего человека, которому, вероятно, дали знать о моей поездке, которая по нескромности, а может быть и по недоброжелательству l-го визиря сделалась известной во всем лагере шаха»[369].

Насчет «английского человека» Виткевич не ошибался. Стоит уточнить, что своих осведомителей и агентов влияния у британцев там имелось немало, и между ними и Макнилом поддерживались регулярные контакты. Одного из этих агентов, как выяснил Виткевич, звали Гулям Мухаммед Али-Бек. «От имени английского посланника» он утверждал «Камрана в неповиновении Шаху», и уверял, «что англичане своим влиянием не допустят до покорения Герата»[370].

Как видим, смелость и отвага сочетались у Виткевича с разведывательным талантом, умением общаться с людьми и получать от них нужные сведения. Об «английском человеке» ему рассказал в Турбете (город в Хорасане) прибывший из Герата один из приближенных наместника шаха Искандер-хана[371].

Конечно, в готовившемся к осаде города у британцев, помимо «засланных казачков», имелись и более весомые