Копья, словно куст зимней ракиты в ночной мгле. Мертвецы пошли за нами следом… — Мертвецы скачут за нами. Они услышали наш призыв, — подтвердил Элладан. Один за другим гасли огни в окнах домов при их приближении. Захлопывались двери и ставни. В полях крестьяне кричали от страха, разбегались кто куда, будто стадо оленей, почуявших охотника. Тьма становилась все гуще. И слышался в ночи один крик и один стон: — Царь мертвых! Царь мертвых идет!.. Незадолго до полуночи в черной темноте, какая бывает только в недрах горных пещер, они оказались у подножия Эреха. Эльрогир передал Арагорну серебряный рог. Он протрубил один раз. И послышался будто отзвук многих рогов. Так звучит эхо в глубоких и дальних пещерах. Снова воцарилась тишина. Но все чувствовали — где-то совсем рядом у подножия скалы сгрудилось огромное войско. С горных круч подул ледяной ветер, подобный дыханию призраков. Арагорн спрыгнул с коня и, повернувшись лицом к скале, крикнул что было сил: — Изменники, зачем пришли вы? — Ночь донесла голос из страшного далека: — Выполнить клятву и обрести мир… — Ваш час пробил!.. — вскрикнул Арагорн и приказал Гальбараду развернуть знамя. Огромное черное полотнище… Было ли что-нибудь изображено на нем, неизвестно. Все поглотила тьма…» Нам же пора подвести итоги рассуждений насчет воинской семьи. Усыновление и побратимство, весь набор связанных с этим клятвенных заверений — все это не раз изучалось авторами, и старыми, и молодыми, с точки зрения поисков колыбели феодального права и истоков рыцарской ментальности. Были и поспешные заявления, что, мол, о какой бы то ни было преемственности между германским воином и средневековым рыцарем не может быть и речи. И все-таки братство по оружию, на котором построена вся структура отношений в воинской среде, является живой душой рыцарского и феодального Средневековья. Возьмем ли мы эпический пример Роланд-Оливьер или исторические свидетельства хотя бы эпохи Крестовых походов, взаимодополняемость братьев по оружию важна настолько, что можно утверждать: конкретное воплощение идеала совершенного рыцаря чаще всего обнаруживалось не в одном отдельно взятом герое, а в их паре, где они объединены оружием. Да ведь и сам феодальный сеньор не кто иной, как senior — «старший брат» в семье воинов. Рыцарское братство пришло издалека.

Вначале был миф, — снова повторим мы. Для примера воспользуемся хотя и поздним, но все равно представляющим значительную ценность латинским текстом, в котором средневековый датский хронист Саксон Грамматик описывает спутников-контуберналов (contubemales) легендарного короля Фрото.

Если верить описанию, эти контуберналы — самые настоящие берсерки, они грабят, убивают, насильничают, и вообще ведут себя не как люди, а как дикие звери. Король Фрото требует от них соблюдения воинской дисциплины, дает им моральные установления. Постепенно берсеркры превращаются в воинов, способных усмирить и очеловечить свой древний гнев, сохраняя при этом его положительные стороны и даваемые им преимущества.

В «Саге о викингах из Йомсборга» мы сможем найти проторыцарский кодекс военного братства. Но для этого понадобилось пройти немалый путь, в начале которого была «суровая доблесть» тацитовых хаттов: у них не было ни дома, ни имущества, они презирали собственное благосостояние, равно как благополучие и права других лиц, занимались только войной, за что и находились на содержании общины. Со временем общественная жизнь сумела выработать более жесткие нормы поведения, общество организовалось на более прочном политическом и институциональном фундаменте. И вот у этих священных зверей нет больше возможности, чтобы существовать хотя бы на самой обочине общественной жизни. Из отмеченных божественным знаком они превратились в «волков», изгоев, людей-зверей, стоящих вне закона. Тем временем прославленные вожди, испытывавшие нужду в свите, все чаще возлагали на себя бремя политической ответственности. Отсюда и требование: свита должна состоять из людей, способных умерить свой гордый пыл, соответствовать задачам и духу времени. Не случайно берсеркр столь долго существовал именно в скандинавском обществе, развивавшемся медленнее других. По скандинавским источникам он нам, собственно говоря, и известен, правда, как пережиток обычаев и верований гораздо более древних. Берсеркр сохраняется в среде викингов, кичившихся своими дерзкими набегами, «священными веснами». Берсеркр — участник авантюрных странствий викингов, не последней причиной которых явилось наличие в Скандинавских странах начиная с IX в. энергичных государей, способных обуздать воинственные инстинкты своих подданных, иными словами, сыграть в реальной истории роль легендарного короля Фрото. Образцом для подражания становятся, наконец, товарищи-соратники Одина, то самое воинское сообщество, которое описано в «Эдде»: за сражением следует пир, почетной считается смерть на поле битвы. Мы не склонны разделять мнение тех, кто желал бы видеть в комитате пример поступательного социально-этического развития общества: от сборища преступников к сообществу, имеющему некий высокий идеал солидарности, чье существование лишь подкрепляет практика применения силы в гуманных целях. Мы полагаем, что попросту не существует никакого типичного комитата, который был бы присущ всем германским народам на протяжении тех долгих столетий, которые пролегли между свидетельскими показаниями Корнелия Тацита, с одной стороны, и Саксона Грамматика и прозаической «Младшей Эдды» Снорри Стурлуссона — с другой. Существовали его различные формы, в каждой из которых царил свой особенный дух. К сожалению, наши познания на сей счет отрывочны и недостаточно достоверны. Мы не ставим перед собой цель дать систематический, хотя бы на феноменологическом уровне, анализ комитата. На ряде примеров нам просто хотелось бы показать наличие особого воинского этоса, впоследствии развившегося в рыцарскую этику. Различные формы комитата встречаются во всех германских сообществах, равно как и тех, которые поддерживали с германцами контакты, включая сюда кельтское, позднеримское и проторусское. Известно, что сам термин «комитат» принадлежит Корнелию Тациту. Говоря о разнообразии форм дружины-комитата среди германских народов, напомним, что существовали ее формы, как франкский «трустис» (trustis), лангобардский «гесинде», или «гезинде» (gesinde)[53], англосаксонский «теод» (theod), русская дружина. Англосаксонский термин «теги» (thegn), точно так же, как готские «сайонес» (saiones), «антрустио» (antrustio) или готско-лангобардское «гасиндус» (gasindus), первоначально обозначал члена комитата — комеса, или комита (comes). С формально-юридической точки зрения лучше всего нам известны норвежская дружина — «гирд» или «хирд» (hirdh), относящаяся, правда, к более позднему времени, чем прочие формы комитата, но зато сохранявшаяся значительно более продолжительное время, и шведский «грид» («гридь»). В данном случае, как, впрочем, и во многих других, скандинавские источники возмещают отсутствие более древних и непосредственных документов, в которых были бы зафиксированы древнейшие германские обычаи. Факты заимствования комитата римской армией и вооруженными группами в период поздней империи (различны «пуэры», «букелларии», или, в другом произношении, «буцелларии» и т. д.) достаточно изучены, чтобы сказать что-либо новое по интересующей нас теме. Впрочем, мы еще вернемся к данному вопросу. Заметим только, что термин «комес» в латинском языке, помимо дружеских отношений, совместной жизни и солидарности, подразумевает также определенную возрастную категорию, обычно выражаемую термином puer, понимавшимся весьма широко, а в юридическом контексте и с явно негативным оттенком в качестве синонима подлого низкопоклонства, человека, к тому же нечистого на руку. В этом термине есть также указание на экономическую зависимость, на получение «куска хлеба» от вождя свиты. При этом подчеркнуто особое расположение дающего к подчиненному. Buccellarius происходит от buccella — «лакомый кусок», «особый вид хлеба». Что касается комитата у кельтов, то его параллелизм с германским подтверждается авторитетными исследованиями. Разумеется, всякие сопоставления кельтов с германцами всегда рискуют из компаративистских превратиться в обычную тавтологию. Не так-то легко провести какую-либо четкую демаркационную линию, отделяющую одну ипостась культуры от другой. Как бы там ни было, наличие кельтской почвы, быть может, объясняет особое преуспевание франкской «трустис» (trustis), делает более весомым высказанное полвека назад известным французским медиевистом Блоком возражение в ответ на тезисы немецкого историка Допша: не слишком ли все мы переоценили в своих исследованиях основ и корней феодализма германский комитат, как бы запамятовав при этом и о галльских «амбактах» (ambactes), и об аквитанских «солдуриях» (soldurii), убивавших друг друга и себя самих на погребальных пиршествах-тризнах по павшим в бою или умершим военным вождям-предводителям, дабы сопровождать завершившего свой земной путь господина и в мире ином. В Киевской Руси термин «дружина» выразительно говорит о близких, дружеских отношениях внутри комитата, причем в гораздо более сильной степени, чем латинский термин. Русское слово и лингвистически, и семантически ближе всего исконному воинскому смыслу германского druht — «вооруженный отряд». Родство двух слов, trustis — дружина, очевидно. Но оно только кажущееся в их сходстве с современным немецким Treue — «верность». Напомним, однако, что в современном русском языке понятие «приятель» выражается тем же термином — «друг». Таким образом, весь этос русской дружины находится на стыке понятий «дружба» — «верность». Основной принцип, на котором держится структура и сама логика комитата, — дружба и взаимная верность. Эти понятия отражены в германском *druht-, равно как и в готском gasintha (ср. точные соответствия в лангобардском и в gesith — законах Витреда, англосаксонского короля Кента), где они употребляются в смысле «спутник»; отражены они и в *hold — «чувстве доброжелательности, связывающем вождя с членами свиты», и в комплексе представлений о верности, восходящем к индоевропейскому корню *deru-[54] и, как отмечалось, связанном с современным немецким Treue; и в индоевропейской основе *ais- и германской основе *aizio-, в германских языках служащей основой терминов «честь», «благородство», «милосердие», «помощь», «страх» (в смысле «страх Божий»), а также «бенефиций», «привилегия», «собственность». Судя по терминологии, комитат представляется замкнутой группой, имеющей явно выраженную инициационную структуру, для которой характерен глубокий социальный смысл. В комитате есть вождь, ветераны и новобранцы, воплощающие различные категории возраста и компетентности, учителя и ученики. Наличие подобной стратификации, предполагающей иерархические отношения, однако, не исключает, а, напротив, подчеркивает стремление к равенству, порождаемому общностью жизней и судеб. «Вождь», «сеньор» обозначаются обычно терминами, восходящими к *frawja- (фрауйя — господин, хозяин — именно так именуется Господь в переводе Священного Писания на готский язык, сделанный арианским епископом Вуль-филой, или Ульфилой,), то есть к тому же корню, что и латинские «примус» (primus, первый) и «принцепс» (princeps, также означающее «первый», как и немецкое фюрст, Fuerst[55], а также английское ферст, first[56])». Вождь, следовательно, «первый», то есть самый авторитетный, важный, доблестный воин. Во всех смыслах «самый», однако непременно в однородной группе и внутри нее. Различия между ним и остальными членами группы зависят от ранга и авторитета. Он первый среди своих, значит, один из них. Как все-таки прекрасно сумел подметить Тацит глубокую общинную связь, благодаря которой вождь и его спутники испытывают не просто чувство единения друг с другом, а чувство тождественности. Подстегиваемые неуемной жаждой все новых завоеваний и богатств не в меньшей степени, чем страстью к приключениям, комиты соревнуются друг с другом, чтобы снискать расположение и любовь своего вождя. Государь же ведет борьбу за стяжание славы и приобретение добычи, которую затем делит со своими. Спутники его в свою очередь сражаются за него и получают за это вознаграждение. Связывает их «тройе» (Treue) — «взаимная верность» — слово (и понятие), родственное нашему слову (и понятию) «дружба». Государь защищает, кормит и покровительствует своим. Они же воюют за него. Дар является столь характерным признаком подобной системы отношений, что, к примеру, в исландских сагах «воин» и «даритель» в конце концов превращаются в синонимы. От государя своего свита ожидает получить в дар прежде всего оружие и, как сообщает Тацит, коня и золото. Дарение оружия — копья (фрамеи, или фрамы), по Тациту, или меча, согласно более поздним источникам, — было, как можно предположить, наиболее конкретным символом вступления в комитат нового члена, знаком акцептации вождем. Постоянный атрибут вождя — его щедрость. Товарищи сражаются за него, он же по окончании сражения щедрой рукой распределяет добычу. В поэзии англосаксов он неизменно именуется sincgiefa или sincbrytta, то есть «раздающий сокровища». Верность воина своему вождю выражается, во-первых, в «сыновней» любви и, во-вторых, в благодарности за получение дара. Когда в «Беовульфе» храбрый дружинник Виглаф видит, как его сеньор вот-вот погибнет в пламени огнедышащего дракона, то ему вспоминаются все те дары, которые получал он из его рук, и клятва, произнесенная во время одного из королевских застолий. Комиты обещали вождю отплатить за щедрость в час испытания. Однако при виде чудовища храбрость оставляет даже самых сильных. Они обращаются в бегство. Виглаф же остается верным своему обещанию. В его словах мужественно и сдержанно выражено понимание того, что любовь, верность и храбрость — неразрывное целое. Более того, храбрость возможна только как функция любви и верности. Хвастовство пирующих здесь ни при чем. Проклятие трусости, проявленной в момент опасности, — характерная особенность прежде всего англосаксонской поэзии. Замечание Тацита, что комиты считают постыдным вернуться целыми и невредимыми с поля битвы, где погиб вождь, выражено в этой поэзии как неразрывная связь верности, скрепленной присягой, и признательности за полученные дары. Дух комитата создается благодаря равновесию между ними. В этом смысле «героизм» является обязанностью комита. В нем нет ничего от риторики и позы, ничего сверхчеловеческого, он всего лишь проявление дружбы и верности данному слову. Быть благодарным — вот что требуется от воина. Если он на высоте этого требования, значит, делает то, что должен; если же пренебрегает своими обязанностями, значит, заслуживает самого черного презрения. С этой точки зрения «героическая» смерть в бою не что иное, как обязанность службы и долг. Бывает ли что-либо менее риторическое? Трусость тем более порицаема в воине, чем больше он пренебрегает своим рангом, функцией, то есть добровольно деградирует до положения раба. Трусость несовместима с положением свободного человека. Ведь будучи свободным, он вооружен. Напротив, трусость считается функциональной характеристикой раба. Трусость в рабском состоянии нечто естественное. Ее нельзя презирать. Только в свободном человеке-воине (правда, в юридическом смысле «варварское» общество проводит различие между человеком свободным и воином) трусость может считаться бесчестьем, тем более если этот воин член комитата, то есть общественной группы, в которую вступают по доброй воле именно для того, чтобы воевать. Из племенного союза трус тоже изгоняется. Отказывая своему народу и обществу в помощи в опасный момент, трус разрывает священный договор, связывающий всех членов общества. Фактически он добровольно покидает общество, прежде чем юридически оно исключит его из своих рядов. Иными словами, подобный поступок считается асоциальным, ненужным и вредным для общества. Тацит обратил внимание: всякий, кто бросил щит на поле боя, отстраняется от участия в народных сходах и священных ритуалах, то есть лишается гражданской жизни. Трус не подвергается каким-либо особым преследованиям. Его просто приговаривают к гражданской смерти. В самом деле, в нынешнем немецком языке прилагательное «файг» (feig) — «трусливый», «подлый», — результат семантического развития древних терминов, обозначавших «приговоренный к смерти». Итак, и на этот раз никакой риторики. В обществе, испытывающем постоянную угрозу со стороны врагов, находящемся в опасности со стороны сил природы, в обществе, где прокормить человека стоит дорого, трус — это тот, кто разрушает устои солидарности, ведет себя как эгоист, становится для своих тяжелой обузой. Он пренебрегает своим долгом. В сознании феодального Средневековья представления о подлости, раболепстве, измене и преступлении связаны общим корнем. Но увидеть его нелегко. Смелость тоже одна из обязанностей комитов, точно так же как щедрость — обязанность вождя. Взаимность обязанностей — святая святых эгалитарного и иерархического начал в комитате. Присяга конкретизируется в четких формулировках, где военный символ — меч сливается с иерархическими жестами: коленопреклонением, поцелуем руки, — а также жестом эгалитарным — рукопожатием. Нетрудно заметить сходство с феодальными церемониями, где отношения построены на идее воинской солидарности и взаимных обязательств. Наряду с военными обязанностями существовали пиршества. Грабительская война и пир имеют в европейском обществе сакральный характер. Он выражается как в героических обычаях, засвидетельствованных Гомером, так и в образной системе Вальхаллы[57]. В рассказе Павла Диакона об оружии сына короля гепидов заметна взаимозависимость между сражением и пиршеством, точно такая же, как и взаимозаменяемость слов, которыми называют боевого товарища и сотрапезника. От древнескандинавского «ферд(р)» (verdhr) (обед) происходит слово «фердунг» (verdhung), то есть «пир», «застолье», и современный немецкий глагол «нанимать(ся)» (sich verdingen).