При раскопках Великого Новгорода в числе более чем восьми сотен берестяных грамот были найдены интереснейшие документы — датируемые XIV в. рисунки мальчика Онфима. По своей тематике они мало чем отличаются от рисунков прочих мальчишек, живших в разные века и принадлежавших к разным народам. Онфим рисует батальные сцены, и в них себя — взрослого, сильного, отважного. На одном из рисунков конный Онфим поражает копьем поверженного врага, на другом — стоит в едином строю с товарищами.

Однако один из мальчишеских рисунков вызывает недоумение. Мы видим некое четвероногое существо с высунутым языком и загнутым кренделем хвостом. Рядом с четвероногим пояснение — «Я ЗВЕРЕ (зверь)», свидетельствующее, что перед нами своего рода «автопортрет».

Детские рисунки при всей своей творческой самобытности, являются отражением окружающего мира. В рисунках детей школьного возраста (а таковым и был мальчик Онфим) преобладают социально-культурные реалии, среди которых живет юный рисовальщик. А потому рассматриваемый рисунок наталкивает нас на интереснейший вывод: оказывается, мальчик XIV в. воспринимал оборотничество (превращение в зверя) как явление действительно существующее и даже допускал возможность собственного превращения. При этом, надо полагать, зверь не оценивался как существо отрицательное.

Что же реально стоит за таким невероятным явлением, как оборотничество? Почему превращение в зверя представляет интерес для средневекового мальчика?

Что стоит за многочисленными (и зачастую фантастическими) рассказами об оборотнях, разберем некоторые исторические, культурные и психологические феномены, возможно, послужившие источником для возникновения представлений об оборотничестве (в том виде, в каком эти представления существуют сейчас).

Прежде чем начать изложение материала, уточним, что мы подразумеваем под оборотничеством не только «способность превращаться в зверя, предмет», как этот термин понимается чаще всего, но и целый ряд психофизических явлений, смыкающихся с этими «превращениями».

Итак, вспомним, что же нам известно об оборотничестве, например, у восточных славян.

ОБОРОТНИ: ИСТОРИЧЕСКИЕ

И ФОЛЬКЛОРНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

Самое древнее упоминание об оборотничестве у славян принадлежит упоминавшемуся выше древнегреческому историку Геродоту (прозванному римским оратором, писателем, философом и государственным деятелем Марком Туллием Цицероном «отцом истории»): «каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик». Невры, упоминаемые здесь, — племя, жившее к северо-западу от Черного моря и сопоставляемое с милоградской археологической культурой. Исследователи склоняются к мнению, что невры — одно из праславянских племен.

Дошедшие до нас летописи умалчивают об оборотничестве, но это молчание не показательно — подобная информация если и имела место, то носила явно языческий оттенок, а потому не могла быть помещена в летописные тексты, тщательно редактируемые церковной и светской властями. Разве что иногда в летописях проскакивают оговорки, недосказанности, обращающие на себя внимание. Так, в «Повести временных лет» летописца Нестора за 1071 г. рассказывается о казни через повешение двух волхвов, а затем следует странное, на наш взгляд, добавление: «в другую ж ночь медведь взлез угрызе их». По тону летописца заметно, что он придает этой детали некий особый смысл, видимо, понятный ему и его современникам. В данном фрагменте нет прямого указания на оборотничество, но подчеркивается некая связь между убитыми волхвами и медведем, животным бога Велеса.

Самым известным оборотнем русской древности можно назвать знаменитого Всеслава Брячиславича, князя Полоцкого (?—1101). В «Слове о полку Игореве» об этом «князекудеснике» написано следующее:

Строго говоря, в данном отрывке сравнение «князя-кудесника» с волком можно рассмотреть как литературную фигуру. Однако летописи действительно указывают на некие «необычные» способности Всеслава Полоцкого.

«…Мать же родила его от волхвования. Когда мать его родила, на голове его была язва. Волхвы сказали матери: «Завяжи эту язву, и пусть носит до конца жизни». И носил ее Всеслав до смертного дня; сего ради он и не милостлив на кровопролитие».

Наложение повязки на голову князя Всеслава сходно с накладыванием наузы — одним из способов обращения в зверя.

По всей видимости, оборотничество в той или иной форме могло существовать в разных социальных слоях; насколько мы можем судить, в древности и в Средние века понятие оборотничества было связано с воинским сословием.

Мы уже знаем, что в скандинавской традиции, тесно связанной с древнерусской традицией эпохи Киевской Руси — «Империи Рюриковичей» — известны берсерки — воины, в бою впадающие в особое исступление и в определенном смысле превращающиеся в хищных зверей — волков или медведей; многие авторы склонны считать поведение берсерков одной из форм оборотничества. Достоверных свидетельств о существовании воинов-берсерков, сопоставляющих себя со зверями, у восточных славян нет, однако сохранились данные о воинах, способных на подвиги, выходящие за привычные рамки человеческих способностей.

Богатырь Демьян Куценевич со слугой Тарасом и пятью товарищами мог обратить в бегство целое половецкое войско. Однажды он, одетый по-домашнему, без панциря, без шлема, один схватился с половецкой ратью. Демьян побил множество врагов, но сам был изранен и чуть живой вернулся в город.

Навестить богатыря поспешил князь Мстислав, он принес ему богатые дары, обещал дать деревни. «О, суета человеческая, — ответил Демьян. — Кто, будучи мертв, желает даров тленных?» С этими словами богатырь умер.

Нам кажется, подобный подвиг мог быть совершен только в некоем особом состоянии (например, тело должно было приобрести некую неуязвимость для стрел). Предсмертный разговор с князем говорит о вежественности богатыря, а это повышает вероятность того, что Демьян был человеком не только сильным и искусным в бою, но и знающим, обладающим «особыми» навыками (в казачьей среде таких именовали «характерниками»). Отчество (прозвище?) — Куденевич — возможно, указывает на причастность к кудесничеству, магии, а значит, и к умениям изменять свое психофизическое состояние, доводя его до пределов человеческого.

Другой прославленный воин, упомянутый в «Повести временных лет» летописца Нестора, носит прозвище Волчий Хвост. Мы не знаем, в связи с чем он получил это прозвище — придерживался ли одного из «звериных культов», обладал ли способностями берсерка — а если быть точнее, то варульва-ульфхедина, — или же просто носил на одежде некие ритуальные «волчьи» атрибуты — так или иначе, его прозвище (пусть только на символическом уровне) указывает на сопоставление со зверем. Известно, что Волчий Хвост наводил страх на врагов, и об этом их страхе перед ним была даже сложена поговорка, приведенная Нестором в своей летописи: «Пищанцы Вольчьего Хвоста бегают (боятся. — В.А.)».