Обидно: ему не так уж нужны были эти мелкие блага от секретаря директора (как, возможно, они были нужны Вике, хотя и ее практичность можно понять), ему-то нужны были, как видится теперь, именно тепло и солнечность той приемной, занятость в жизни, суета смышленого человека при директоре – хотя бы крохотное, но значение, вот, что было нужно, и этого-то значения его лишили вдруг. И пусть бы действительно промашка – так нет же, он был начеку, притом не от натуги, а привычно начеку, такие люди не совершают промаха, он дарил Аглае Андреевне цветы, он пил не больше чем пятьдесят граммов коньяку, он не встречался с молоденькими женщинами, потому что в директорском окружении это считалось не жизнелюбием, а развратом. И тем не менее отставили. В сорок лет… Он считает, сколько же лет провел в устройстве всяческих поездок, в делах и чаепитиях в той приемной, – получается много: десять, нет, больше, пятнадцать лет. Можно считать, что это было всегда. Закончившего вуз и пришедшего сюда на работу Аглая Андреевна выделила и приблизила, почувствовав, что у него гнущийся позвоночник, что он мил, вежлив, быстр, весел, а подчас и остроумен. Дальше ковало время. Родионцев взрослел, а склад его ума и талант определенной человеческой мягкости так влияли, сочетаясь, друг на друга, что из Мити Родионцева незаметно выработался полноценный, как однажды выразилась Аглая Андреевна, работник свиты. Путем некоторого осмысления и ежедневной корректировки мимика его тоже поднялась на высокую степень правдивости, в том смысле, что теперь и внешне была видна необходимость его служения людям и делу. Он чувствовал себя нужным. И Аглая Андреевна тоже, конечно, чувствовала, что такой вот человек, мягкий и спокойного ума, поможет в деловой суете больше и верней, нежели беспутный или просто дерганый гений, потому и приблизила, подняла Родионцева – себе в помощь. Его и Вику, двоих. При всем том Родионцев и Вика оставались в жизни людьми обычными, живущими на прежнем окладе и в своих же небольших квартирах.

Аглае Андреевне пятьдесят пять лет или, скажем, пятьдесят четыре, хотя по внешнему ухоженному виду ей легко и иногда без лести можно дать сорок пять, она это знает, но вроде бы и не замечает: как, мол, выгляжу, так и выгляжу. Она слегка располнела и полнеет дальше, но это уже возрастное. И, разумеется, ее не мучат темные страсти и волнения, а если такое и мучило, то разве что в молодости (но, может быть, и в молодости обошлось без). Она знает, что все еще нравится мужчинам, но столь же хорошо знает, что к ней так просто не подступиться: она всегда держит дистанцию. Она и в делах такая – не говорящая, но значащая. И потому Родионцев ждет: если он ошибся, пусть она покажет, в чем и как, – он готов исправить, он весь внимание и слух (внутренний). Однако время идет, а она его ошибку ему не показывает, не хочет, хотя ей всего-то и дел – шевельнуть пальцем.

Митю… заменили.

Вика встревожена, и ей сейчас совсем немаловажно, в чем Митя промахнулся, а с другой стороны, Вику саднит и точит то, что с Родионцевым она совсем не видится, так легко от него и одноразово (визит с мужем) открестившись после стольких лет… Возможно, Митя и впрямь стал малость однообразен и, может быть, просто надоел Аглае своей нарастающей с годами пресностью – раньше он был свеж и в свиту годился; впрочем, люди иногда надоедают не по той или иной причине, а потому именно, что надоедают, – и она, Вика, эту жизненную позицию не только сейчас заметила.

И не нравится Вике его поведение, его голос. Сник и скис. Ну и плевать, думает Вика, что я ему и кто я ему? сестра родная? жена? Даже и не любовница в прошлом… Чего это я так стараюсь втащить его на гору, на которую влезть он не может да уже, кажется, и не хочет? Однажды она ему впрямую крикнула в телефонную трубку:

– Надо же бороться за место под солнцем!

На что он пронюнил:

– Видно, это место мне досталось случайно.

– Митя, все на свете поначалу достается случайно. А уж дальше люди борются!.. – Были ли это у Вики угрызения, переходящие в тревогу, или, наоборот, тревога спровоцировала какой-то внутренний вспых, сейчас уже трудно сказать. Сейчас уже надо сообщать, что Митю заменили.

Вика затевает в ванной постирушку, чтобы успокоиться, но покоя нет. А звонить надо. С мокрыми от стирки руками, не в силах взять трубку, она сначала лезет в холодильник и, отыскав сразу, пьет валерьянку. Затем она прикрывает дверь в комнату сына, который что-то слишком гремит игрушками. Она звонит.

– Ну что, – говорит она Родионцеву, – допрыгался? Я же тебе, Митя, говорила: выясняй промах, проявляй интерес.

Он догадывается:

– Нашли замену?

– Нашли…

Без обиняков Вика сообщает: в поездку на Староволжский завод посылают ее, Вику, и еще одного малого, ей не известного, также и тебе фамилия ничего не скажет: Санин… Нет, ничем не приметен. Аглая Андреевна из прочих выбирала его при ней, при Вике. Она сказала, что надо, мол, из недавно поступивших на работу – из недавно кончивших вуз, и сначала хотела рыженькую ту девчонку. Ну, эту, которая втирается все настырнее, однако, поколебавшись, Аглая решила, что надо все же парня, чтобы хоть один мужик был. А затем по памяти стали перебирать тех, кто пришел не так давно: Данилов… Зейц… Ракукин… Санин. Да, говорит, пусть Санин, в нем, кажется, было что-то этакое – и веселое, и нравящееся, не попробовать ли его, Вика? Возможно, что он деловой, а вы, Вика, его обтешете и вразумите. Ну как, пробуем?

А что Вика может возразить или ответить – конечно, пробуем…

– И ладно, – говорит Родионцев, хотя обида вздымается волной и на миг захлестывает.

Пряча боль, он поскорее передает трубку жене, вроде, мол, поговори и ты, после чего начинается обычная канитель большого города – все рассказывается заново. Вика сообщает жене, но уже и с подробностями, рассказ свой обставляя и уточняя. Родионцев наконец сам в состоянии слушать, он вновь берет трубку и расспрашивает: оказывается, на Староволжский завод они едут сегодня – в ночь? – да, в ночь, уже и билеты есть, на одиннадцать сорок, так что ей, Вике, уже бы и собираться надо. Да, так получилось. Директор сказал: едем сегодня, – и все встрепенулись.

Вновь говорит с Викой жена: да, да, она понимает, что поездка уже решена, ну а на будущее, неужели Митя из сердца Аглаи Андреевны вытеснен навсегда – и слышатся чуть ли не мольбы, чтобы каким-то образом все устроилось к лучшему.

– …Вика, а когда вернетесь и когда все уляжется, ты можешь прихватить как бы случайно Митю на чай и хотя бы намекнуть Аглае Андреевне…

– Я ли не намекала!

– И что она?

– Молчит. Или переводит разговор на другое.

Они говорят.

– Вика, а кто этот Санин?

– Никто.

– Давно работает?

– Совсем зеленый. Их только-только приняли целую ораву.

Жена усаживается поудобнее – разговор длится. «Устраиваюсь», – говорит она Вике в трубку, и Вика откликается: «Ага!» – и, хотя Вике надо готовиться к отъезду, она тоже хочет поговорить всласть именно с женщиной. (Муж как раз уселся смотреть очередной матч.) Некоторое время Вика созерцает на экране толкотню футболистов поверх тупого затылка мужа, после чего («Я тоже устраиваюсь поудобнее». – «Хорошо!») выносит телефон из комнаты и скрывается в ванной. Здесь тихо. И продолжает: