христианском дворе он не видел ничего, что бы оправдывало обещания о пришествии «золотого века», который принесен христианством. Он видел те же жестокости, ту же кровь, ту же ложь. Но что всего более восстановило его против христианства – это то, что оно было для него символом рабства. Язычество, напротив, представлялось ему религией свободы. Христианство смешивалось для Юлиана с воспоминанием о самых ужасных годах юности, и он всегда помнил, что посреди унижений и горести язычество являлось ему утешением и освобождением. Вот какие сложные причины подготовили мировоззрение, закалили решимость, воспламенили страстность последнего восстановителя язычества как государственной и господствующей религии империи.

Познакомиться с сущностью философско-религиозной теории Юлиана можно из сохранившихся отрывков его собственного обширного и очень интересного сочинения против христианства, а также многих речей и писем.[54]

Учение Юлиана лучше всех восстанавливает Навилль.48 Познакомимся с ним в общих чертах.

Истинный бог Юлиана – Солнце. Оно – принцип жизни всей природы, дает жизнь всему на земле. Планеты на небе регулируют свое движение с его движениями; все небо полно богов, которые обязаны ему рождением. Но солнце, которому поклоняется Юлиан, не материальное, видимое солнце. Это последнее есть только отображение другого, высшего солнца, находящегося вне поля нашего зрения, которое освещает в высшем мире невидимые роды мыслящих богов. Вся видимая вселенная есть отображение, тень этого высшего мира. В нем также есть солнце, центральный принцип, от которого лучами исходит гармония и проникают подчиненные принципы. Назовем это высшее солнце, говорит Юлиан, Идеей всего существующего, мыслимым Целым или Единым, или, как называет Платон, Благом. Этот высший мир есть мир абсолютной истины, царство первичных принципов и причин. Видимый мир происходит от него и организуется по его образу, но не непосредственно. Между двумя мирами – низшим и высшим, которые слишком различны и далеки друг от друга, чтобы соприкасаться, существует третий – посредствующий – мыслящий мир. Этот мир мыслящий есть отображение мира мыслимого, а сам служит образцом для мира чувственного (низшего), который, таким образом, является только вторичным отображением абсолютного бытия. Учение Юлиана тройственное, как большинство александрийских доктрин. Его триада составляется из следующих миров: мыслимый мир, мыслящий мир и чувственный мир. Каждому миру соответствует особенное солнце. Солнце мира мыслимого – Единое Благо – составляет для Юлиана главный предмет философских спекуляций ума, но оно слишком непостижимо, чтобы можно было к нему приблизиться.

Солнце чувственного мира слишком материально, чтобы ему поклоняться. Поэтому Юлиан направляет свое поклонение к центральному богу среднего мира и почитает его под именем Царя Солнца, посредника, при помощи которого благо и истина проникают из высшего мира в низший.

Таким образом, мы видим, что религия Юлиана построена на прочном основании и в нее введены разнообразные элементы. Исходной точкой ее служит самый древний, народный греческий культ Солнца, а затем она представляет соединение неоплатонизма, позднейших учений о Логосе, с восточным мистическим учением. Дело было поистине великое, предприятие вполне достойное гениального и сильного ума Юлиана, но осуществиться эта религиозная реформа не могла никак; на то было много причин, крывшихся в самой сущности учения.

Когда посмотришь внимательно на это учение и сравнишь дело Юлиана с работой, которую совершала в то время христианская теология, немедленно заметишь недостатки, обусловившие неудачу попытки.

Во-первых, учение Юлиана было слишком темно, отвлеченно, непонятно для того, чтобы оно могло стать народной религией. Сам Юлиан сознавался, что его религию могут понять только избранные души. А христианство не признавало этих аристократических различий. Оно всем проповедовало одно Евангелие.

Во-вторых, все прекрасные теории, которые Юлиан развивает, – только спекуляции отдельного ума, с которыми можно согласиться или нет, а не догматы, которым легко верит толпа.

Далее, трудно было, чтобы его учение, составившееся из стольких разнообразных элементов, образовало единое целое. Оно впадало в ту же ошибку, что и прежние философско-богословские теории, желавшие тонкими аллегорическими толкованиями возвысить народные культы и примирить их многобожие с единобожием образованных людей.

Все это были великие заблуждения, которые осуждали смелую попытку Юлиана на гибель, на поражение от более могущественного и более соответствующего времени, более удовлетворяющего умы учения христианской церкви. Но Юлиан этого не понял и до конца жизни, который, впрочем, не заставил себя ждать, преследовал свою любимую цель.

Юлиан принял со слезами известие о смерти Констанция (3 ноября 361 года), но публично высказался в пользу языческих богов (еще 6 января 361 года он участвовал в христианском богослужении). Повсюду приказал он открыть храмы, восстановить те, которые пришли в разрушение, вновь выстроить разрушенные совсем и приносить жертвы языческим богам. Но вместе с тем провозглашена была свобода для всех вероисповеданий, сект и культов. Как естественное следствие этого начинается возвращение изгнанных епископов, пресвитеров и дьяконов; кроме того, все конфискованные имения были отданы им обратно. Тонкий расчет, заставлявший Юлиана действовать таким образом, совершенно оправдался: ссоры, смятения, брань и кровопролитие начались даже и в христианских общинах. Получив полную свободу исповедания, последователи различных сект с удвоенной энергией начали раздоры и распри.

Наконец Юлиан, созвав во дворец представителей разных сект, начал увещевать их возвратиться к взаимному согласию и любви так, как и он сам предоставил всем свободу веры. Потом император разрешил им изложить свои мнения и взгляды. Поднялся запальчивый спор, крик и брань. Тогда-то он произнес свои знаменитые слова: «Слушайте меня! Франки и алламанны меня слушали!..» Но речи делались все более гневными, раздражение усиливалось. Аммиан Марцеллин, современник и историк Юлиана, говорит по этому поводу, что нет диких зверей, столь враждебных друг к другу, как христиане (Amm. Marc. Hist., XXII. 5, 3–4).

Однако Юлиан ничего не думал предпринимать против церкви. Эдикты решительно запрещали язычникам оскорблять или беспокоить приверженцев креста или принуждать их к жертвам. Юлиан первый понял силу мученичества и неотразимость его влияния на новообращенных. Только два эдикта издал он против приверженцев новой религии и против христианской церкви.

Первый касался клира, церковного имения, а также имущества языческих храмов. Все городские имения, которые были им подарены во времена Константина, должны быть возвращены обратно. Раздача хлеба священникам христианским прекращается. Право суда, право принимать завещания, право свободы духовенства от промыслового налога и от принудительных должностей – уничтожены. Сверх того, церковь и частные лица должны возвратить прежним владельцам – языческим храмам и их имущества. Алтари, статуи и храмы, разрушенные епископами, монахами и городской чернью, должны быть восстановлены христианами или они должны уплатить издержки на постройку (эдикт 313).

Второй эдикт для христиан в высшей степени опасен. «Христиане не имеют права учить свободных