— Тут никаких законов нет.

— Как сказать. Может, есть, только мы их не знаем.

— Закон один: никогда ничего не известно.

— Да уж, тут сам черт не разберет…

Так беседовали двое мужчин. Говорили тихо, неторопливо, с длинными паузами, во время которых прислушивались и пытались разглядеть в темноте концы удилищ. У каждого еще и свое было на уме, и далеко не все, о чем думали, они произносили вслух. Эмиль, например, размышлял, откуда берется представление, будто некоторые люди обладают особыми и даже сверхъестественными познаниями о жизни рыб. Чтобы открыть какую-то систему или закономерность клева, следовало бы знать весь набор условий, актуальных для данного места в данный момент: давление, влажность воздуха, температуру воды, ее постоянно меняющийся уровень и химический состав, степень ионизации воздуха и воды и массу других факторов, которые невозможно перечислить, поскольку нам о них ничего не известно — мы только чувствуем, что они есть и свое действие оказывают. Сколько же незаметных, неуловимых изменений происходит в каждую уходящую и наступающую минуту! И как трудно поэтому предсказать, будет ли сегодня, такого-то числа такого-то месяца и года, клевать рыба. Лучше уж не высказываться на этот счет, просто молчать. Пусть говорят те, кто сам не понимает, что говорит, возомнив, будто что-то знает. Неопытные молодые люди, с которыми Эмиль часто сталкивался у воды, отличались излишней болтливостью. Они самоуверенно изрекали разные суждения по поводу рыбной ловли, иной раз, и даже довольно часто, умудряясь эффектно попадать в точку.

Параллельно, а возможно только время от времени, Эмиль думал совсем о другом — о Лене, женщине, которая приехала с ними и жила одна в палатке. Он думал: переспала она вчера с Рудольфом или нет? Можно ли быть уверенным, что этого не произошло? Рудольф ночью вылезал из палатки, тут уж сомневаться не приходилось. Эмиль хорошо помнил, что палатка была зашнурована сверху донизу, а последняя петля пришпилена к земле колышком с наклоном вправо — так было удобнее его вбивать. А утром, встав первым, он обнаружил, что колышек накренился влево. Конечно, Рудольф мог встать и не затем, чтобы пойти к Лене. Но что он сказал накануне вечером, когда Эмиль читал книжку?

— Ты долго будешь читать? — спросил Рудольф.

— А что?

— Чертовски хочется спать.

— Сейчас погашу, — ответил Эмиль и подумал, что не так уж вроде и поздно. Было всего только одиннадцать. В палатке, где жили молодожены, играло радио. За несколько минут до того, как Рудольф попросил его погасить свет, Лена поинтересовалась, спят ли они уже. Оба хором ответили, что пока нет, а Рудольф еще добавил, что засыпают. Лена пожелала им спокойной ночи, потом закурила — слышно было, как чиркнула спичка. Лена, видимо, еще сидела перед палаткой на складном стульчике.

Теперь оба они сидели в темноте в двух шагах друг от друга и молчали. На далекой плотине Лена напевала какую-то мелодию собственного сочинения. Мелодия резко оборвалась, но чуть погодя Лена снова запела. Эмиль зажег висящий на груди фонарик и направил узкий пучок света на конец своего удилища. Потом поочередно осветил остальные три, погасил фонарь и сказал:

— Ничего.

— Сейчас ничего, а через две минуты…

— Помнишь, какого судака ты здесь поймал четыре года назад?

— Кажется, это было на той плотине.

— Вроде бы на этой. А мне попался отличный угорь и два сомика кило по полтора.

Теперь Рудольф в свою очередь осветил удилища. Из темноты на секунду выплыли их неподвижные, острые, как стрела, концы. Рудольф погасил фонарик и закурил сигарету; опять они сидели молча. Лена перестала петь. На плотине больше не было видно ее белого полотенца. Наверное, она пошла в палатку. Но вдруг поблизости послышался ее голос:

— Я иду к вам!

Эмиль щелкнул выключателем и направил белый луч в ту сторону, откуда она приближалась. Лена шла по неровной плотине, усыпанной острыми камнями, с торчащими из фашины прутиками. Оступалась, спотыкалась, иногда хваталась за землю руками и в конце концов поползла на четвереньках. Эмиль подумал, что она неуклюжа, что у нее широкие, тяжелые бедра. Он был зол на Лену, но одновременно испытывал к ней какое-то нежное чувство. Представив, как ее босые ноги ступают по острым камням, крикнул:

— Куда полезла, еще подвернешь ногу!

— Не кричи. Я хочу посмотреть, что вы делаете, — ответила Лена, продолжая упорно продвигаться вперед.

— Ничего мы не делаем, сидим, — сказал Рудольф.

Эмиль подумал, что должен, что следовало бы пойти ей навстречу, взять под руку и провести по камням, но тут же напомнил себе, что, возможно, вчера ночью у этой женщины был Рудольф: пусть он и идет. И действительно, Рудольф встал и пошел Лене навстречу. Он взял ее за руку и довел до того места, где плотина, расширяясь, превращалась в массивную, сложенную из гладких блоков полузапруду. Лена распрямилась; теперь, по ровным каменным плитам, она шагала легко и уверенно. Сходства с нескладной, едва волокущей свое тяжелое неподвижное брюшко личинкой как не бывало. Подойдя, Лена разложила на камнях полотенце и умывальные принадлежности, потом долго, будто кошка перед тем, как лечь, устраивалась поудобнее. Наконец она уселась рядом с Эмилем, почти касаясь его плеча, и еще долго вертелась, разыскивая что-то в карманах спортивного костюма, пока не нашла сигареты и спички. Закурив, спросила:

— Что-нибудь поймали?

— Пока ничего, — ответил Эмиль.

— И не поймаете, рыбы пошли спать.

Лена говорила тихо, каким-то неестественным горловым голосом, словно опасаясь спугнуть рыб. Эта манера показалась Эмилю неприятной, претенциозной и притом совершенно не соответствующей месту и времени. На языке у него вертелось ехидное замечание, но он сдержался и промолчал. С берега прилетел легкий теплый ветерок и принес звуки, которых до того не было слышно: отовсюду, кажется, звучал лягушачий хор; когда ветер стихал, кваканье смолкало.

— А когда рыбы спят? — спросила Лена.

— Ох, Лена… — простонал Рудольф.

— А что?

— Ничего, чепуху говоришь.

— Для вас чепуха, а мне интересно. Может, вы ничего не знаете про рыб — кроме того, конечно, что они живут в воде, едят червяков и у каждой есть свое название.

— Возможно.

Опять стало так тихо, что отчетливо слышалось, как потрескивает при затяжках сигарета.

— Ой! — внезапно крикнула Лена.

— Что случилось?

— Мыло упало в воду.

Эмиль зажег фонарь, и они вдвоем склонились над узкой глубокой расщелиной между камнями. На дне, среди извивающихся, колышимых течением водорослей, белело мыло. Лена опустила руку в воду, пытаясь его достать.

— Не получается, руки коротки.

Эмиль снял рубашку, растянулся на камнях и сунул руку в расщелину.