Надо ли говорить, что такой оборот дела был весьма неприятен для Матюшенко и его компании, после подобного путь им в Европу был бы заказан навсегда. Насколько была проинформирована о последних событиях остальная команда, в точности сказать сложно, но то, что она с каждым днём впадала во всё большее уныние — это факт.

Шифрованная телеграмма из Севастополя на имя командира Отдельного корпуса жандармов, 21 июня 1905 года: «За исключением „Ростислава“, „Двенадцати Апостолов“, настроение флотских команд вызывающее, тревожное… Возвратилось учебное судно „Прут“ из Николаева. На нём взбунтовавшаяся команда из-за пищи убила боцмана. Судно стоит под караулом. Рассказы о бунте „Потёмкина“ вернувшихся с него рабочих, бывших там для доделок, производят нежелательное влияние… Вчера объезжал суда возвратившийся главный командир, которым среди матросов царит сильное недовольство. Предполагают взорвать флотские пироксилиновые хранилища; поставлен к ним пехотный караул. Между портовыми рабочими толкуют об устройстве сочувственной демонстрации матросам, „Потёмкин“ по слухам в Кюстендже. Морские офицеры просят разрешения без участия матросов взорвать минами „Потёмкин“. Решения ещё нет. В городе жизнь нормальная».

К этому времени Российское общество пароходства и торговли прекратило движение судов по Чёрному морю. Вслед за ним австрийский «Ллойд» отменил пароходные рейсы Константинополь — Одесса. Чёрное море опустело.

Положение на «Потёмкине» стало тяжёлым. Из провизии осталось лишь четыре мешка сухарей. Думается, что, грызя сухари, матросы не раз вспомнили о наваристом борще, который несколько дней назад они отказались есть. Теперь бы из-за него, наверное, передрались! Угля на «Потёмкине» вообще было на сутки хода, пресную воду даже для питья получали опреснителем. Машинные котлы запитывали забортной водой. Из-за этого они быстро обросли солью, причём исправны оставались только два. Чтобы и они не засолились окончательно, их постоянно чистили. Но было понятно, что через несколько дней «Потёмкин» останется без хода и электричества. Кочегары и машинисты до предела были измучены тяжёлой непрерывной работой. Пока наверху в адмиральских апартаментах заседали Матюшенко и его подручные, они вкалывали на пределе сил. Боясь бунта нижней команды, Матюшенко старался лишний раз не спускаться вниз, а верхние люки держать под контролем своих подручных. Броненосец находился на грани нового мятежа, теперь уже антиреволюционного. Помимо всего этого, на корабле началось массовое пьянство, чего не было в первые дни мятежа.

Тем временем царское правительство продолжало принимать меры к подавлению восстания потёмкинцев. Ещё 18 июня управляющий Морским министерством Ф.К. Авелан приказал адмиралу Г.П. Чухнину сообщить по всему побережью о выходе «Потёмкина» из Одессы. 20 июня царь Николай II записал в дневнике: «Чёрт знает, что происходит в Черноморском флоте. Три дня тому назад команда „Георгия Победоносца“ присоединилась к „Потёмкину“, но скоро опомнилась, просила командира и офицеров вернуться и, раскаявшись, выдала 68 зачинщиков. „Потёмкин“ очутился сегодня перед Констанцей в Румынии. На „Пруте“ тоже были беспорядки, прекращённые по приходе транспорта в Севастополь. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! Зато надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников».

В это время капитан-лейтенант Негру получил телеграмму министра иностранных дел Румынии с категорическим запрещением снабжать «Потёмкин» провизией, водой и углём, о чём он известил «Потёмкин». Стало ясно, что поход в Румынию был очередной авантюрой и ничего путного из этого не вышло. Теперь надо было срочно решать, что делать дальше?

На собранном заседании судовой комиссии Березовский предложил идти в район Поти, где можно было захватить турецкие суда, перевозящие уголь из Зонгулдака в Константинополь.

Согласно воспоминаниям машинного унтер-офицера С. Денисенко, Матюшенко опять старался склонить всех идти к кавказским берегам: «Я думаю, что нам лучше идти в Батум, — продолжал он, — там мы высадимся на берег и к нам присоединится много товарищей-революционеров. Там много армян, а армяне — почти все социалисты, и пойдём мы тогда войной на царя и будем брать один город за другим, пока не доберёмся до самого Петербурга!» Сам Денисенко тоже звал матросов в Батум, где можно было, по его мнению, соединиться с местными меньшевиками-сепаратистами. Любопытно, что если бы предложение Денисенко победило, то сегодня грузинские учебники истории писали бы о «Потёмкине» как о первом грузинском броненосце! Но предложение Денисенко встретило сопротивление прапорщика Алексеева, который резонно заявил, что «Потёмкин» до Кавказа просто не дойдёт, так как не хватит угля. Денисенко же с пеной у рта доказывал, что именно Батум должен стать базой «Потёмкина». Денисенко поддержал и Матюшенко. После долгих колебаний комиссия решила всё же идти к берегам Кавказа. Но для этого надо было запастись углём и провизией, хотя бы на первое время. Предложение Березовского о пиратских налётах на турецкие суда матросы отклонили, так как после первого же такого захвата даже сдавшихся потёмкинцев во всём мире потом отправили бы на виселицу. Что касается Фельдмана, то он советовал идти в Феодосию, так как, во-первых, это крупный железнодорожный узел и уголь там должен быть и лучше грабить своих, чем иностранцев, кроме этого там можно было установить связь с местными революционерами и получить сведения о положении в Севастополе. Алексеев снова выступил против. Он предложил идти в Евпаторию, так как до неё было несколько ближе. В итоге комиссия постановила идти в Феодосию, оттуда к берегам Кавказа, там высадить десант и соединиться с вольнолюбивыми грузинами. В случае неудачи в Феодосии, опять же, на остатках угля идти до берегов Кавказа, там взорвать броненосец и присоединиться к местным повстанцам.

На прощание румыны поинтересовались намерениями восставших. Конспиратор Березовский ответил, что «Потёмкин» направляется в Турцию за углём и едой. 20 июня в 13 часов 20 минут броненосец «Потёмкин» и миноноска № 267 покинули Констанцу.

В час дня «Потёмкин» с миноносцем на буксире без лишнего шума (никаких салютов уже не было и в помине!) снялся с якоря и ушёл в море. Куда ушёл? А в никуда! Больше «Потёмкин» и потёмкинцев никто и нигде уже не ждал. Их предали толкнувшие на мятеж одесские революционеры, бросили братки георгиевцы, они опозорились на весь мир с «Псезуапе» и вмиг потеряли ореол борцов с царизмом, превратившись для всех в заурядных пиратов, наконец, у них осталось мало угля и они разочаровались в своих вожаках.

Из воспоминаний механика Коваленко: «Я иногда с невольным любопытством наблюдал в течение этого двухсуточного перехода оригинальную жизнь нашей вольницы под сенью вымпела, Андреевского флага и красного знамени, жизнь, в которой остатки прежней военной организации должны были приноровляться к вновь провозвещённым принципам свободы и равенства и в которой вообще старое и обычное своеобразно сочеталось с совершенно новым и необычайным. Раздаётся, например, столь обычный на военном судне звук дудки вахтенного унтер-офицера и вслед за этим слышится совсем уж необычная команда его: „Комиссии собраться в адмиральском помещении на заседание!“ или „Желающие и свободные от занятий — ходи в адмиральское помещение на заседание комиссии!“. Или опять — едва замирали последние звуки рожков и барабанов, которыми обыкновенно сопровождается на военном судне спуск флага при заходе солнца, как на палубе раздавалась свободная речь кого-нибудь из ораторов… Несмотря на недостаток пищи и тяжёлую работу, в продолжение обоих дней этого перехода на баке царило большое оживление: там, сменившись с вахты и пообедавши сухарями с водой, свободная от службы часть команды веселилась. В одном углу под незатейливые звуки скрипки и бубна двое самым добросовестным образом… отплясывали гопака, в другом… целая толпа забавлялась какой-нибудь из матросских игр. Повсюду слышался говор, смех и песни».