– Так ты стянул это добро? – уточнил Артамон.

– Стянул, – преспокойно отвечал Сурок, улыбаясь невинно и радостно. – Ибо война!

Это было настолько созвучно моим утренним мыслям, что я ахнул.

– Что к берегу прибило, то и крючь, – пробормотал Артамон, и поступок моего племянника был оправдан окончательно.

– Деньги мы им передадим через старого дурня Фрица, – продолжал Сурок. – И что не пригодилось – оставим у Фрица. Ну-ка, что это я приволок?

Мы вытащили из узла вещи, довольно странные.

Почти новая коричневая шаль, отороченная атласной, причудливо сосборенной лентой, холщовый серый армяк, и при нем – рубаха с рукавами по локоть, какие в летнюю жару носят огородники, вышитая у ворота красненькими крестиками; черные женские туфли на каблучках, но совершенно неженского размера, Артамон даже приложил их к своему огромному сапогу, так разница была невелика; круглая красная шапочка, вышитая бисером; большое и тонкое белое покрывало. Нашлись и короткие штаны по колено из тонкого льна, и холщовые длинные штаны, почти по щиколотку, которые заправляют в сапоги или же поверх них наматывают онучи и прихватывают оборами лаптей; были мужские башмаки с серебряными пряжками…

– Как будто кто скидывал все это вместе впопыхах, когда дом уже горел, – заметил Сурок, добывая из кучи тряпья дорогую женскую душегрею, какие носят староверские жены.

Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Мне очень не хотелось, чтобы обворованные театральные постояльцы нас выследили.

И точно – во дворе были люди. Они выглядывали из-за сарая, но интересовал их дом ювелира. Очевидно, они сочли, что похитили узел с одеждой ювелировы подмастерья, хотя это и странно – те-то как раз коренные немцы и они не стали бы объясняться, корча рожи и дергая собеседника за штаны.

– Ну, Морозка, выбирай, – сказал Артамон, протягивая мне черные туфли и красную шапочку.

– Шел бы ты, Артошка, с твоими пошлостями, – отвечал я. – Давай сюда армяк. В таких ходят огородники…

– С корзинами на головах? А корзины-то и нет! – возмутился Сурок.

Они устроили из моего переодевания настоящую комедию, которая чуть не превратилась в трагедию: фрау Шмидт, зная, что один из постояльцев не получил завтрака, уставила поднос тарелками и понесла его наверх. Мы еле успели затолкать вещи под кровать, а сам я, крепко напугавшись, встал за дверью. Зато потом, когда гроза миновала, я первый кинулся к столу и успел поесть, не дожидаясь, пока Сурок кончит обзывать меня обжорой, голодягой и ненасытной утробой.

Потом мы собрали полный наряд русского огородника – этот самый армяк, обшитый зелеными ленточками, широкий пестрый пояс, рубаху, штаны. Осталось только раздобыть онучи и лапти, на худой конец – опорки от простых сапог. Идти по городу босиком или же в своих офицерских сапогах я отказался наотрез. Первое было вовсе невообразимо, а второе – опасно. Поэтому я опять облачился в матросское одеяние, а маскарадный костюм превратил в небольшой сверток, чтобы взять его с собой, как будто я несу за господами офицерами их имущество. Обувь же я мог приобрести в порту – там поблизости околачивались безденежные плотогоны, и любой за гривенник охотно продал бы свои запасные лапти.

Далее Артамон с Сурковым спустились и зашли к квартирным хозяевам – поблагодарить за первый в их доме завтрак. Это дало мне возможность выскочить с моим свертком на улицу.

Я ждал родственников за углом, на Большой Королевской. Они явились быстро, оба взволнованные.

– Слушай, к ним какая-то тетка прибегала через двор! – сказал Артамон. – Вопросы какие-то задавала, да мы не все поняли. Потом фрау хозяйка нарочно нас медленно спросила – не слышали ль мы чего ночью во дворе?

– Так надобно было сказать, что умаялись и спали мертвым сном!

– Погоди, Морозка, не считай нас дураками. Мы так и сказали, да Сурок еще очень живо покойника изобразил, ручки на груди скрести. Да им не до смеха. У них девица из дому сбежала, кто-то ее сманил.

– Да там уж и бежать некому! – удивился я. – Одни старухи остались, да девчонки, да ювелирова брюхатая жена…

– Эмилия, – сказал Сурок. – Ну, как это прикажешь понимать?

– Не знаю, – честно отвечал я. – И сильно мне этот побег не нравится. Не нашлась бы и она на каком-нибудь чердаке с дыркой от кинжала.

Мы пошли в сторону Известковой, чтобы выйти на Сарайную и взять курс на Рижский замок.

– Как я понял, это доподлинно побег, ибо она взяла с собой какие-то вещи, – продолжал Артамон. – То есть после ночной суматохи она прокралась обратно, взяла вещи и вышла каким-то загадочным образом. Скорее всего, через театр, да разве же старый Фриц признается, что выпустил женщину? И так на него теперь все шишки посыплются.

– Сколько я ее знаю, двери ей не нужны. При нужде оседлает помело – только ее и видели, – заметил я, и это было не совсем шуткой. – Похоже, что злой рок решил избавить Штейнфельда от всех женщин, которые в его доме явно лишние. Очередь за старухой Доротеей.

И точно – Катринхен, племянницу ювелирову, давно следовало отдать замуж, а она все жила при родном дяде, пока не погибла. Анхен была сводной сестрой жены Штейнфельда и тоже слишком задержалась в его доме. Эмилия же, его родная сестра, и подавно в ее-то годы, должна быть замужем. Но ведь она не на шутку собралась за вдового пивовара – что ж тогда означает побег? Не пивовар же целовался с ней под моим окошком, а потом ее похитил?

– Нетрудно догадаться, кто этот злой рок, – заметил мой племянник. – Звать его мусью Луи. И все у нас сходится. Он пробрался к ней через театр, выманил во двор и стал уговаривать. Разумеется, уговорил! Потом, когда мы свалились на него, он кинулся бежать через театр, она же проскользнула к себе домой, собрала свои вещи и выбралась к нему через театр же. А он ее ждал – вот кого он ждал, Морозка! Все сходится!

– Боюсь, что впору заказывать по этой особе панихиду, – буркнул Артамон.

– Во всяком случае, шить ей подвенечный наряд пока не стоит, – сказал Сурок. – Хотя для чего ему ее убивать? Анхен он сгубил, чтобы навредить Морозке. Теперь Морозка достаточно оклеветан, чтобы у него что-то сладилось с госпожой Филимоновой, да еще и ударился в бега. Стало быть, поручение коварного мужа выполнено, можно и о себе позаботиться.

– А вот любопытно, знает ли мусью Луи, что проклятый ювелир объявил драгоценности Натали своей собственностью? – спросил мой дядюшка.

– Знает! Ибо сам ему сообщил, что в комнате хранятся драгоценности. Статочно, даже дал их описание, – не задумываясь, отвечал Сурок. – А потом они по-приятельски поделились добычей. Погоди… Если так – то, возможно, чертов мусью выманил Натали из Санкт-Петербурга единственно ради драгоценностей, а Филимонов тут ни при чем!

– Уж больно сложно – тащить бедняжку за шестьсот верст, хотя можно было их стянуть в ближайшей корчме, где они останавливались для ночлега, – возразил я. – Но, господа, мы еще не переправили Натали хоть немного денег. Сегодня же нужно что-то предпринять.