я начинаю задыхаться. – С тебя все и началось!

Она не отвечает. Просто тянется к двери машины, и я чувствую, как начинаю растворяться. Она не имеет права так поступать. Выпотрошить меня, а потом сделать вид, что ей все равно, что из нас двоих что-то чувствую только я.

– Эй, – окликаю я ее, – с тебя, может, и хватит, а я еще не закончила.

Она распахивает дверь.

– Если хочешь остаться с бабушкой, дело твое.

Я бросаюсь вперед, хватаюсь за ручку двери.

– Мы еще не закончили.

– Я сказала, закончили, Марго.

– А я сказала, нет, – говорю я и с размаху захлопываю дверь. Рука болит от приложенной силы, ну и ладно – главное, что теперь мама смотрит на меня. И это приятно, потому что в ее глазах виден страх. Должно быть, такой же страх она видела в глазах Кэтрин в тот день в роще.

– Не смей называть меня неблагодарной, – говорю я негромко, но тут же снова начинаю распаляться. – Я никогда ничего не просила, я заботилась о себе сама с…

– Я такого не говорила, – перебивает она с подчеркнутым недоумением. – Не приписывай мне того, что я не говорила.

– Но ты это имела в виду. – Она вернулась за мной, а я воспринимаю это как должное. Я знаю, как переводить ее слова во время наших ссор.

Но она мотает головой.

– Не надо рассказывать мне, что я имела в виду.

Я с трудом перевожу дыхание.

– Но для меня это звучало именно так. Разве это не важно? Разве не важно, как на меня подействовали твои слова? – Я как будто бьюсь о кирпичную стену. Мама даже не меняется в лице. – Оттого, что ты имела в виду что-то другое, легче мне не станет.

Я глотаю подступивший к горлу комок. В глазах начинает щипать, еще немного, и они прольются, но, пожалуйста, пожалуйста, Марго, соберись. Маме плевать на мои слезы. Они ее не трогают. От них станет только хуже.

– Я не виновата, – говорит она, – что ты трактуешь мои слова через призму собственных комплексов.

– Я знаю, – говорю я. – Знаю. – Вот так всегда и заканчиваются наши ссоры. Моим полным уничтожением. – Но разве для тебя не важно, что твои слова причинили мне боль?

– Это к делу не относится.

– Ответь, мам. Пожалуйста. – Она продолжает смотреть на меня с непониманием, и я чувствую, что близка к истерике. Голос пропадает, из груди вырывается какой-то всхлип. – Разве это не важно? Разве для тебя это не важно?

Тишина. Тишина, тишина, тишина, ни слова, ни звука – она даже не здесь. Она даже не слушает, а я не могу сочувствовать нам обеим одновременно. Мне остается только снова и снова кричать: «Ответь!», срывая голос.

– Марго.

Меня словно окатывает водой. Мир исчезает, как холодное прозрачное стекло. Я оборачиваюсь.

Бабушка стоит в нескольких шагах от меня, заложив руки в карманы. На секунду меня накрывает облегчение. Это закончилось. Но облегчение быстро сменяется негодованием, потому что даже сейчас бабушка не смотрит на меня. Она смотрит на маму, и ее лоб рассекает такая глубокая складка, что она, наверно, уже никогда не разгладится.

– Если она хочет остаться, – говорит бабушка ровным голосом, – ты не заставишь ее уехать, Джо.

Мама вдруг сжимается до какой-то пары дюймов. Она напоминает девушку в поле, напуганную и потерянную.

– Она моя дочь, – говорит мама.

– А ты моя, – отвечает бабушка. – Я не смогла заставить тебя остаться. А ты не заставишь ее уехать.

Мама переводит взгляд с меня на бабушку и обратно. Все оттенки эмоций разом проступают на ее лице, как будто бабушка сорвала с нее маску.

– Я буду в городе, – наконец говорит она. – Марго, я подожду тебя в городе, хорошо? Ты просила подождать, и я подожду.

Я никогда не скажу ей, как на меня действуют эти ее слова. Какая боль разливается по груди. Как вспыхивает желание сесть в машину и поехать с ней.

– Вот и решено, – говорит бабушка. – Джозефина, тебе пора.

Мы стоим на проезде и смотрим, как мама садится в машину. Смотрим, как она задом сдает на шоссе, трогается с места и уезжает в направлении города – медленно, словно надеется, что я ее окликну. Я молчу.

– Ну и ну, – говорит бабушка, когда машина наконец скрывается на горизонте. – До чего суматошное утро.

Девятнадцать

К дому мы возвращаемся в молчании. Дорога кажется слишком долгой. За Фэрхейвеном маячит пепелище, дом Миллеров возвышается среди полей.

Я снова сижу за кухонным столом и лущу для бабушки кукурузу, но мыслями вся в городе, который когда-то оставила мама. Кэтрин, пожар, вопросы, которые так и остались без ответа, – будут ли ей припоминать их спустя столько лет? У меня создалось впечатление, что в Фалене прошлое не умирает. Оно дышит. Цепляется за жизнь.

Повторяется.

Возможно, мне стоило поехать с ней. Она все-таки приехала за мной. Для нее это настоящий подвиг.

Нет. Прекрати это. Я делаю это всегда, всякий раз, когда она бросает мне косточку.

Я сдираю кожуру с последнего початка с такой силой, что она врезается мне в ладонь. Я уехала от нее. Чтобы меня вернуть, одного хорошего поступка мало.

Бабушка отходит от плиты, вынимает из холодильника бутылку воды и протягивает мне, а когда я беру ее, говорит:

– Ты поступила мудро, что не поехала с Джозефиной.

– Думаешь? – Я откручиваю крышку, делаю большой глоток. Свет падает так, что очерчивает бабушкины плечи и скрывает ее лицо в тени, пока она не разворачивается и не прислоняется к столешнице спиной, сцепив перед собой ладони.

– Да. Образцовой матерью ее не назовешь. – Она улыбается мне самодовольно, как будто ожидает, что я ее поддержу. – Ну, не мне тебе об этом рассказывать.

– Мы с ней прекрасно ладим, – говорю я. Это неправда, но это и не важно. Бабушка не имеет права судить маму: это из-за нее она выросла такой.

– Ой ли? – Она наблюдает за мной с выражением, которое я так часто видела у мамы и, наверное, переняла у нее сама. Выражение затаенного отвращения, почти что надежды, что тебе дадут повод выплеснуть гнев.

Она считает, что я выбрала ее? Наверное, со стороны это действительно выглядит так. Но я выбрала не бабушку. Я выбрала себя и возможность получить ответы.

– Она, конечно, не ангел, – говорю я, – но я ее люблю. И знаю, что она тоже меня любит.

У бабушки получается лучше, чем у мамы. Мне удалось ее уязвить, но буквально через долю секунды она берет себя в руки.

– Ты так думаешь? – спрашивает она. – А то, что она от тебя скрывала, – по-твоему, это любовь?

В один миг