Другими словами: не кажется ли мне, что и я люблю ее? Ответ: нет. Я даже не задумывался над тем, люблю ли ее (это вас удивит, конечно); я даже не думал о том, могу ли я полюбить ее когда-нибудь. Я думал: должен ли я любить ее?

В ресторане я не нашел ничего лучшего, как пригласить ее на официальный обед к мэру.

— Арнольд, давай заведем роман, ладно?

— То есть?

— Да не осторожничай ты! Не бойся. Что же это еще, по-твоему, может значить? Ты будешь трахать только меня, а я буду трахаться только с тобой.

— И это все?!

— Ну да — почти. Еще я буду тебе звонить. Часто. Это у меня криза такая — можно мне говорить «криза»? Нет? Ну хорошо — навязчивая идея. Ладно? Понимаешь, я хочу сказать, что ничего не смогу с собой поделать. Я буду звонить тебе очень часто. Потому что я хочу, чтобы все шали, что у меня есть мужчина. Что я кому-то принадлежу. Я заплатила этому старикану пятьдесят тысяч за столь мудрый совет. В общем, я хочу сказать, что где бы я ни работала — я буду отовсюду звонить тебе — и говорить, что люблю тебя. Я понятно выражаюсь?

— Абсолютно.

— Потому что больше всего мне хочется стать понятной тебе. Ах, Прорывчик, я просто обожаю тебя. Сейчас, во всяком случае… Эй, — шепчет она. — Хочешь понюхать кое-что? Нечто головокружительное!

Мартышка оглядывается по сторонам и, убедившись в том, что поблизости никого нет, наклоняется вперед — словно хочет подтянуть под столом чулок. Через секунду она протягивает мне свою ладонь. Я прижимаю ее пальцы ко рту.

— Это аромат моего Греха, милый, — говорит Мартышка. — Рассол прямо из бочонка… И для тебя! Только для тебя!

Давай же, люби ее! Смелее! Мечта умоляет тебя, чтобы ты превратил ее в реальность. Такая сексуальная! Такая распутная! Такая роскошная! Помпезная, быть может — но красы неземной! Когда мы с ней появляемся на публике, все мужчины начинают пускать слюни, а женщины тут же принимаются шушукаться. Как-то вечером мы зашли с Мартышкой в ресторан, и вдруг я слышу чей-то голос:

— Смотри-ка! Это не та, что играла в «Сладкой жизни»?

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть — на кого? На Анук Эме?.. В общем, я оборачиваюсь и вижу, что они смотрят на нас: на женщину, которая со мной! Тщеславие? Почему бы и нет? Хватит краснеть, похорони свой стыд — ты уже не маменькин капризный сыночек! Когда речь заходит об аппетитах, тридцатилетний мужчина должен отвечать за себя сам! Вот в чем главная прелесть взрослости! Ты хочешь что-то взять? Бери! Поразвратничай хоть немного, Господи ты Боже мой! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ САМОГО СЕБЯ! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ ИСТИНЫ!

Ах, но ведь остается еще (склоним наши головы) мое «чувство собственного достоинства». Его-то куда девать? Что люди думают? Что я сам подумаю?! Доктор, эта женщина однажды сделала это за деньги. Да-да, за деньги! Кажется, это называется проституцией, не так ли? Как-то раз, ночью, желая похвалить ее (мне, во всяком случае казалось, что именно такими были мои мотивы), я сказал:

— Тебе следует торговать этой роскошью — для одного мужчины ее многовато…

Эдакая галантность рыцаря, как видите. Или интуиция?

Как бы там ни было, Мартышка ответила:

— Я торговала уже.

Я не отстал от нее, пока не выяснил, что она имела в виду. Сначала Мартышка говорила, что имеет в виду свою профессию, но потом все же раскололась, и рассказала мне историю, которая потрясла меня. Скорее всего, это правда. После Парижа, после развода она прилетела в Голливуд (так рассказывает Мартышка) на кинопробы (роль она так и не получила). Я выпытывал у нее название картины, но она сказала, что запамятовала, что картину так и не сняли. Из Калифорнии она вместе с подружкой («С какой подружкой?» «Просто с подружкой». «А почему ты путешествовала с подружкой?» «Просто так») поехала через всю страну в Нью-Йорк. По пути они остановились в Лас-Вегасе. Там она и переспала с каким-то парнем, которого до этого знать не знала (невинно продолжает свой рассказ Мартышка). Каково же было ее удивление, когда утром парень спросил:

— Сколько?

Мартышка утверждает, что ответ вырвался у нее непроизвольно:

— Во сколько оценишь.

Короче говоря, он предложил ей триста долларов.

— И ты взяла у него деньги? — спрашиваю я.

— Мне тогда было двадцать лет. Конечно, взяла. Просто для того, чтобы узнать, что чувствуешь при этом.

— Ну, и что ты чувствовала при этом, Мэри-Джейн?

— Не помню. Ничего. Ничего особенного.

Ну, что вы думаете по этому поводу? Она утверждает, Что это случилось только один раз, десять лет назад; что, лишь по случайности, по недоразумению, партнер неправильно интерпретировал ее действия, и опять же совершенно случайно она в тот день пребывала в капризном настроении. Но должен ли я купиться на это? Разве нельзя предположить, что эта женщина какое-то время была высокооплачиваемой проституткой? О, Господи! Бери ее себе, думаю я; ты ведь отнюдь не лучше и не выше по социальному положению, чем те гангстеры и миллионеры, которые находили себе подружек прямо на панели. Такие девушки, как Мартышка, ходят под руку с мафиози и кинозвездами, и не с человеком, который читал прощальную речь на выпускном вечере 1950 года в Викуахик-Хай. Не с редактором юридического журнала «Колумбиа Ло Ревью»! Не с благородным борцом за права человека! Давайте-ка честно ответим на вопрос: шлюха она или не шлюха? Те, кто видят меня с Мартышкой, прекрасно знают ответ: я волочусь за одной из тех, кого мой папа называет «потаскушками». Конечно! Могу ли я привести домой потаскушку, доктор? «Мамочка, папочка! Это моя жена — потаскушка. Правда, у нее потрясающая попка?» Даже если возьму ее к себе, вся округа все равно вскорости будет знать о том, какой я развратник. Так называемого гения разоблачат, и он предстанет перед миром во всей красе своих поросячьих наклонностей и грязных желаний. Дверь в ванную распахивается (все-таки я забыл ее закрыть!) — и вот он, спаситель человечества: сидит с осоловевшим взглядом, пускает слюни и салютует залпами спермы висящей над ним лампочке! Посмешище! Противный мальчик! Позорище для своей семьи! Да-да, я вижу, как в одно прекрасное утро просыпаюсь прикованным к стульчаку в Аду вместе с другими обожателями потаскушек. Нам выдают свежайшие белые рубашки, галстуки-бабочки и новые шелковые костюмы. «Добро пожаловать, шишки! «Добро пожаловать к нам со своими длинноногими подружками! — приветствует нас Дьявол. — Вы действительно многого достигли в жизни, парни! Вы стали выдающимися личностями! А вы, — говорит он, сардонически приподнимая бровь, и оборачивается ко мне. — Вы, перескочившие через два класса и в двенадцать лет оказавшиеся в старших классах; вы, ставшие посланником еврейской общины Ньюарка…» Эй, да ведь я знаю его. Это не дьявол! Это толстяк Уоршоу, равви Мой дородный и напыщенный духовный наставник! Со своим безукоризненным произношением и зловонным, отдающим «Пелл-Меллом», дыханием. По-чи-та-е-мый равви И я вовсе не в аду. Это моя бар-мицва. Я застенчиво стою, подле равви, потею, и, надо сказать, нахожу удовольствие в этом обряде посвящения. Александр Портной такой замечательный, Александр Портной такой хороший… Если честно, то слоги равви, которые складываются в слова, а потом в предложения, — если честно, то равви меня сегодня совсем не раздражает. Медленно течет время, на дворе прекрасное солнечное субботнее утро, а равви по слогам рассказывает собравшимся в синагоге родственникам и друзьям о моих многочисленных достоинствах и достижениях. Давай, Уоршоу, воспой мне славу, не спеши, я подожду, я ведь еще совсем молод, я могу простоять здесь хоть целый день…