Я пихаю его коленкой.

– Ты все пропустил, – говорю я. – Эта штука, между прочим, действительно работает.

Колин пожимает плечами, встает и протягивает мне руку.

– Вероятно, тебе придется убедить меня в этом, – говорит он. – За порцией брауни.

Я улыбаюсь и иду за ним к машинам, но тут понимаю, что оставила свою куртку под столом. Мы договариваемся встретиться в «Пекарне», и я возвращаюсь в ту самую комнату, где проводился сеанс светолечения.

Лиза сидит спиной к двери, экран перед ней все еще излучает яркий свет. Сначала я вижу, что повязка валяется рядом с монитором, а потом замечаю характерное подергивание плеч. Наклоняюсь за курткой и иду к двери, но тут слышу сдавленные всхлипы. Я останавливаюсь, решая, как быть. А вдруг Лизе не понравится, что я нарушаю ее одиночество? Однако все же подхожу к ней.

– Лиза? – осторожно окликаю ее.

Она вздрагивает и смущенно прижимает ладони к щекам.

– Извини, – шмыгая носом, говорит она. – Пора уходить?

– Нет, – отвечаю, садясь на стул рядом с ней. – Нет. Забыла куртку. Я… я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Лиза с трудом улыбается и стирает потеки туши.

– И зачем я только крашусь, – говорит она и смеется сквозь рыдания, смахивая темные кляксы с блузки. – Ведь дня не проходит, чтобы не плакала. Я в том смысле, что давно надо было сообразить. С тушью только хуже.

Улыбаюсь и придвигаю свой стул поближе. Я никогда не умела утешать. А вот мама была в этом мастером. Она всегда точно знала, какое количество ласки необходимо и где ее нужно применить. Нежно погладить по лбу. Уверенно сжать плечо. Похлопать по спине. Когда Ной из-за чего-то расстраивался, я делала то же, что обычно папа. Предоставляла его самому себе. Тогда мне казалось, что он именно этого и хочет, правда, сейчас я в этом не уверена.

– А ведь эта штука работает, верно? – говорит Лиза. – То есть работала… Несколько минут. Несколько минут мне действительно было… хорошо. Как раньше. Как будто ничего не случилось. Как в те короткие мгновения, когда просыпаешься. И еще не можешь понять, что реально, а что нет. Я люблю эти мгновения. Живу ради них, – грустно говорит она. – А потом встаю, готовлю завтрак и обед, обнимаю детей и рассказываю им истории об их отце. Рассказываю им то, что, как мне кажется, ему хотелось бы, чтобы о нем помнили. О тех днях, когда с ним было особенно весело, или когда он проявил особую храбрость, или особое внимание. Я делаю это, потому что хочу быть рядом с ними, я хочу, чтобы они знали: если им станет грустно, я буду рядом. Это моя работа, – говорит Лиза. – Ну, а если честно? Если бы я могла оставаться в кровати и жить только в этих мгновениях? До того, как они встанут? До того, как я им понадоблюсь? Я бы оставалась. Осталась бы там навечно.

Лиза достает из кармана платок и вытирает нос.

– Наверное, все это звучит жутко, – говорит она.

– Нет, – поспешно возражаю я. – Не жутко. Это звучит как правда.

Память возвращает меня к утренним пробуждениям после похорон – там, в коттедже. Я выглядывала из своего спального мешка на полу, обводила взглядом некрашеные стены, окна без штор, длинный пустой коридор. Задавалась вопросом, когда же Ной удосужится навесить двери, а потом вспоминала: никто их не навесит. Я одна. Это точно была худшая часть моего дня.

Я кладу руку на предплечье Лизы и принимаюсь поглаживать его сквозь мягкий хлопок джемпера. Она останавливает мою руку и слегка сжимает ее.

– Я отлично справляюсь до ночи, – говорит она. – Ночью почему-то тяжелее всего. Когда дети спят и в доме тишина. Сегодня, наверное, была худшая из ночей.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

Не хочу совать нос в чужие дела, но помню свои чувства, когда разговаривала с Колином в тот вечер у залива. Наверное, есть нечто, что обязательно нужно произнести, просто чтобы выпустить наружу.

– Да мой идиот-домовладелец, – машет рукой Лиза. – Он на лето поднимает аренду. Мы уже семь лет круглый год живем здесь, и вдруг он заявляет, что либо мы платим больше, либо выкатываемся. – Она пожимает плечами. – Я понимаю, такое случается повсеместно. Он сможет получать раз в десять больше, чем платим мы, за неделю. И все же. Горько ужасно. На несколько месяцев переехать куда-то с тремя детьми и всем нашим скарбом? Да и куда переезжать? У моей мамы не дом, а скворечник.

Лиза качает головой и наклоняется вперед. Вспоминаю, как мы с ней заговорили впервые, на скамейке напротив тренажерного зала. Она показалась мне такой собранной. А я тогда была в полной растерянности. Говорят, что скорбь накатывает волнами, что она, по сути, никогда не покидает человека. Интересно, к ней можно привыкнуть? Или она каждый раз накрывает, как цунами?

– Прости, – снова извиняется Лиза. – И зачем только я гружу тебя своими проблемами?

Я улыбаюсь.

– Уж лучше грузить кого-то, чем быть одной, – говорю я. – Разве не в этом суть? Я в том смысле, что разве мы ходим сюда не для этого? Те из нас, у кого есть выбор?

Лиза поворачивается ко мне, крепко-крепко обнимает, затем разжимает объятия и улыбается.

– Можно, я расскажу тебе еще кое-что? – спрашивает женщина. – Действительно жуткое? Иногда я смотрю на тебя, и мне становится завидно. Ты молода. То, что случилось с тобой, что случилось с Ноем, это, конечно, кошмар. Но ты справишься. Ты никогда его не забудешь, но переживешь свое горе. И из-за этого мне иногда хочется ударить тебя.

Я смеюсь.

– Давай! – говорю я, шутливо защищаясь, как на ринге. – Нападай.

Лиза легонько тюкает меня в руку.

– Не-а, – говорит она. – Ты мне слишком нравишься.

– Ты тоже мне нравишься, – улыбаюсь я.

– Спасибо, – отвечает она.

Я беру куртку и направляюсь к двери.

– Ты идешь?

– Наверное, посижу еще минутку, – отвечает она. – Не зря же платила деньги.

Она вытирает глаза и снова поворачивается к экрану. Выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, оставляя Лизу наедине с мерным, тихим гудением лечебного света.

На парковке я бросаю куртку на переднее сиденье минивэна Джулиет. Уже собираюсь сесть за руль, когда слышу позади себя голос.

Это Банни.

– Я здесь, – кричит она с переднего сиденья своей игрушечной машинки. На коленях у Банни спицы и недовязанный шарф. Она дергает головой в сторону домика. – Как там дела? Нормально?

– Ага, – отвечаю я. – Вернее, не совсем. Но к этому идет.

Банни перегибается через сиденье, открывает пассажирскую дверцу и манит меня к себе. Поколебавшись, я медленно усаживаюсь рядом.

– Ну, а ты как? – спрашивает она. – Как у тебя дела?

Пожимаю плечами.

– Нормально, наверное, – говорю я. – Лучше. Мне кажется.