То ли вампир попался слабенький, то ли святости в монахе было, как говорится, через край, то ли просто не выдержала нечисть такого натиска истинной веры, но серебряный крест даже не успел коснуться монстра.

Пылающие голубым пламенем зенки твари внезапно погасли, а сама она превратилась в бесформенный, давно разложившийся труп и шмякнулась оземь. Изо рта голого черепа, с которого ручьем текла гнилая слизь и сползала истлевшая кожа, выскочила маленькая летучая мышь и заметалась по кухне, слепо натыкаясь на стены.

– Держи его! – взревел монах. – Не давай уйти!

Но вампир уже шмыгнул в печь. Еще миг и…

И тут свершилось чудо.

В трубе что-то грохнуло, будто камень бросили в жестяную бочку, и оттуда в облаке сажи вывалилось обмякшее крылатое тельце, которое святой отец не преминул от души шмякнуть распятием, обратив в горстку пепла.

– Что это случилось-то? – недоуменно спросил он Жору и, подойдя к трубе, до плеча засунул туда руку. – Неисповедимы пути Твои, Господи, – благоговейно выдохнул он, извлекая из дымохода серебряный соусник с оплавленной дырой в днище. – Не ты засунул? Предусмотрительно, хвалю!

Георгий лишь пожал плечами, смутно догадываясь, чьих это рук дело. Он мог ручаться, что предмет когда-то принадлежал к запасам столового серебра папаши Мишлена.

«Значит, Аганя все-таки выступил, пусть, по своему обыкновению, и не открыто, против собрата по „нечистому цеху“».

– Отнесу в храм, – задумчиво промолвил святой отец, взвешивая соусник на ладони и опуская в необъятный карман рясы. – Отныне это святая реликвия… Сколько, считаешь, в нем весу? Унций двадцать—двадцать пять небось потянет, а?..

Нашему путешественнику тут тоже больше делать было нечего: откуда-то сверху уже слышался визгливый голос внезапно выздоровевшей мадам Мишлен, на чем свет стоит распекавшей своих сорванцов.

– Нагадили тут, навоняли! – заглянул в кухню обозленный чем-то по своему обыкновению хозяин, тоже выглядевший заметно лучше. – А кто платить будет, я спрашиваю?..

– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.

М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

На этот раз Арталетову повезло больше: невысокого чалого конька уступила за восемь экю золотом разбитная хозяйка постоялого двора, где… Ну, в общем… Одним словом… Это лишнее. Скажем лишь, что к очередному спасению мира это не относилось.

К Сен-Антуанским воротам он подъехал уже в облике зажиточного крестьянина. Несколько дней без бритья скрыли изящную бородку, скруглив абрис лица, а низко надвинутая шляпа вообще сделала его неузнаваемым. Небольшая подушка, набитая соломой и засунутая под кафтан спереди, превратила д’Арталетта в какого-нибудь дядюшку Пьера из Анжу.

Но маскарад не понадобился совсем: народ валил в ворота, разнаряженный, с детьми, словно на ярмарку. Стражники, внесенные толпой в свои будки по обеим сторонам ворот, и пикнуть не могли, не то что проверять входящих. И горько вздыхали, похоже оплакивая уплывавшую из рук прибыль в виде обязательной мзды за проход.

– Куда все торопятся? – поймал Георгий за плечо какого-то парнишку, лет пятнадцати.

– Как куда? Ты что, дядя, с Луны свалился? – уставился на него малолетний шалопай. – Да шута же сегодня казнят королевского! Самому Леплайсану башку отрубят!

– Да ну?

– Ну, ты и дуб, дядя… Иди лучше коров своих паси, а мне некогда. – Пацан вывернулся из вмиг ослабевшей руки и исчез в толпе.

Вздохнув, Жора тоже вклинился в толпу, терпя ругань, щипки и даже тумаки. Успеть помочь Леплайсану не стоило и мечтать. Лишь увидеть казнь…

Чем ближе к центру, тем гуще становилась толпа, а примерно в трех кварталах от площади Сен-Жан-ан-Грев, в просторечии называемой Гревской, путешественнику пришлось спешиться и, поручив присмотреть за лошадью какому-то торговцу, проталкиваться далее пешком.

Когда-то давно Жоре довелось побывать на концерте одной весьма популярной рок-звезды, но толкотня на том концерте была сущей ерундой по сравнению с тем, что пришлось переживать сейчас. Толпа всегда и во все времена жаждет хлеба и зрелищ, больше всего на свете. А если тут еще замешана и кровь, будь то коррида, бой профессиональных боксеров, смертная казнь или революция, то ее вообще не сдержать…

Даже не пытаясь бороться, Арталетов плыл по течению, стараясь, чтобы мостовая ненароком не ушла у него из-под ног. В противном случае толпа – это тысячеглавое и тысяченогое, бесформенное и безмозглое животное – легко втянула бы его и прошла, даже не заметив, по живому телу, будто по бездушному камню.

Вот и площадь с возвышающимся посредине эшафотом.

Георгий ожидал, что дощатую конструкцию хотя бы обтянут тканью, но казнили, увы, не особу королевской крови для которой приготовили бы алой бархат, и даже не высокопоставленного вельможу (для него бархат был бы черным), и поэтому помост сверкал свежим деревом. Королева-мать не поскупилась, повелев обновить старый, пропитавшийся кровью жертв помост для своего недруга.

«Неужели уже ничего нельзя сделать? – в отчаянии подумал Жора, но он был так прижат толпой к стене дома, врезавшейся ему в бок какой-то острой архитектурной деталью, что и мечтать не стоило. – Тогда, может быть, просто уйти отсюда…»

Вот если бы сейчас пару верных друзей вроде Цезаряна и Фридриха, да подскакать галопом к эшафоту, давя копытами праздных зевак…

– Не желаете пирожок, сударь? – раздалось над самым ухом, и, оглянувшись, путешественник увидел симпатичную торговку средних лет с поднятым над головой лотком. – Вкусные пирожки, сударь! Всего по лиарду штука…

– О-о-о!.. – простонал Арталетов, отворачиваясь.

– Ничего не дорого, – слегка обиделась коммерсантша. – Обычно, конечно, по поллиарда, но сегодня такой день… Нечего кочевряжиться, сударь. Вам какой? С ливером или с капустой? А еще есть с новомодным заморским фруктом, картоплей именуемым…

– Едут! Едут! – поднялся вокруг шум. – Повозка выехала на площадь!

«Бедный, бедный Леплайсан…»

Георгий не хотел смотреть, но глаза, помимо его воли, не отрывались от помоста, на который только что легко взбежала знакомая фигура в черном плаще и тут же отвесила глубокий поклон взорвавшейся рукоплесканиями толпе. Казалось, прославленный актер собрался здесь повеселить шутками толпу, то и дело отвечавшую ему громом аплодисментов и хохотом. На фоне Леплайсана даже палач казался каким-то инородным телом, соринкой в глазу. Особенно его длинный двуручный меч, отсюда, издали, выглядевший безобидной булавкой.

До Жоры не доносилось ни единого слова, сказанного другом, но по реакции толпы он понимал, что тот в ударе. Правда, счастливчики тут же пересказывали услышанное соседям, и порой обрывки шуток докатывались до берегов человеческого моря. Но «испорченный телефон» вряд ли добавлял вкуса средневековым шуткам…