Люк указывает на Фрейю, на ее пунцовое личико. Фрейя еще всхлипывает – но тише и реже, ведь она теперь у моей груди, она чувствует родной запах. Кроме того, Фрейя устала. Она, когда устает, всегда ерзает, возится на руках.

– Эта, как ее, Лиз… она просто в панике была. Говорит, хотела позвонить тебе, Айса, да деньги кончились. Ну я и подумал: вынесу малышку на воздух, пройдусь с ней – вдруг успокоится?

– Как ты посмел? – Прихлынула новая волна гнева, я себя почти не контролирую. – Откуда я знаю – может, ты хотел мою дочь на марш затащить!

– Зачем мне это? – На лице Люка сердитое недоумение. – И никуда я ее не затащил – вот она, мельница, в двух шагах. Я ее успокоить пытался. Подумал, тут звезды, луна, воздух чистый…

– Люк, да разве мы об этом? – перебивает Кейт. – Айса оставила дочку с няней. Ты не должен был вмешиваться, а раз вмешался…

– Что? Что, если я вмешался? – В голосе Люка сарказм. – Полицию вызовешь? Едва ли.

– Люк… – Тон Кейт не сулит ничего хорошего.

– Господи! – бросает Люк. – Пришел извиниться, пытался помочь… Думал – на минуту допустил такую мысль, – что ты поймешь: я на своих ошибках учусь. Но нет. Ты не изменилась. Ни одна из вас не изменилась. Стоит Кейт свистнуть – и вы примчались, как собачонки.

– Что происходит?

За нашими спинами запыхавшаяся Фатима и Тея, которая опирается на ее плечо.

– Это… это Люк?

– Да, это я, – отвечает Люк и пытается улыбнуться, но лицо искажает странная гримаса – нечто среднее между ухмылкой и попыткой не заплакать. – Помнишь меня, Фатима?

– Конечно, помню, – шепчет Фатима.

– А ты, Тея, помнишь?

– Люк, ты пьян, – бурчит Тея и, качнувшись, хватается за перила.

– На себя посмотри, – парирует Люк, скользя взглядом по испачканной одежде и размазанной косметике Теи. Она просто кивает – даже без скрытого недовольства.

– Ты прав. Я бывала на грани достаточно часто, чтобы понимать: сейчас на грани ты.

– Иди домой, Люк, – приказывает Кейт. – Проспись. Утром поговорим, если, конечно, тебе и правда есть что сказать.

– Если мне есть что сказать? – Люк заливается истерическим смехом. Теребит свою темную шевелюру. Успеваю заметить, как дрожат его пальцы. – Если? Ну и шуточки! А самой тебе о чем хочется поговорить, а, Кейт? Может, о папе? А что? Душевный разговор получился бы…

– Люк, заткнись, – шипит Кейт.

Оглядывается. Вдруг понимаю: отнюдь не исключено, что нас могут подслушать. Кто? Да мало ли – собачник с питомцем на прогулке, подпившие выпускницы, которым взбрело идти через марш, рыбаки, в конце концов…

– Тише, Люк, прошу тебя, – продолжает Кейт. – Приходи завтра. Тогда все обсудим.

– Ты разве не хочешь, чтобы весь свет об этом узнал? – ерничает Люк. Складывает ладони рупором, выкрикивает в ночь: – А вот кому новость? Откуда в Риче взялось мертвое тело?

– Он что, в курсе? – выдыхает Фатима.

Лицо у нее землистого оттенка. Меня тошнит. Еще минута – и буду выглядеть не лучше Теи. Люк в курсе. Люк знал с самого начала. Вот чем объясняется его ярость.

– Люк! – Кейт вроде и шепчет, а получается сдавленный вопль. – Люк, ради бога, замолчи. Подумай, что ты делаешь! Вдруг тебя услышат?

– А мне плевать! – рявкает Люк.

Кейт сжимает кулаки, вот-вот набросится на него. Но она только цедит слова, и каждое подобно плевку:

– Я твоими угрозами сыта по горло. Держись подальше от меня и моих подруг. Не смей околачиваться возле мельницы. Видеть тебя не хочу. Никогда.

Тьма скрывает лицо Люка. Видно только лицо Кейт – искаженное страхом и яростью, застывшее. Люк не отвечает. Долго-долго смотрит на Кейт. Молчаливая связь между ними, прочная, как узы крови, прямо на наших глазах преобразуется в ненависть. Наконец Люк разворачивается и торопливо уходит в сторону маршей. Его силуэт тает в ночи.

– Если что, Айса, обращайся! – бросает Люк уже из темноты, совсем невидимый. – Я не сказал: присматривать за ребенком… было легко. С удовольствием бы снова ее взял.

Шорох его шагов постепенно стихает, поглощенный тьмой. Мы совсем одни.

До мельницы остается совсем немного. Мой мозг против воли прокручивает слова Люка. Каждый шаг эхом отдается в ночи – совсем как семнадцать лет назад. Порой мне кажется, что те события произошли в совершенно другом месте и даже в другую эпоху, а главное – не со мной. Но сейчас, спотыкаясь о глинистые холмики, увязая в песке, я отчетливо осознаю: нет, все было здесь, я в этом участвовала. Потому что мои ноги помнят, куда ступать; потому что кожа покрыта мурашками, несмотря на удушающий летний зной.

Тогда было так же душно, и так же роились мошки над торфяниками. Казалось, луна вместе со светом изливала прохладу на нас троих, почти бежавших по маршу, перемахивавших через изгороди, перепрыгивавших через канавы.

Экраны наших телефонов пятнали ночь, дезориентировали – потому что мы то и дело проверяли, нет ли сообщений от Кейт. Новых сообщений – объясняющих, что же все-таки происходит. Их не было. Раз за разом наши глаза видели только первое сообщение, читали три слова: «Вы мне нужны».

В тот вечер я уже разделась и умылась, приготовилась ко сну. Оставалось только расчесать волосы. Фатима при свете настольной лампы доделывала домашнее задание по тригонометрии.

Тогда-то и зажужжал мобильник, пошатнув тишину нашей спальни.

– Это у тебя, Айса? Или у меня?

– Не знаю.

Я взяла мобильник в руки.

– У меня. Сообщение от Кейт.

– Ой, она и мне написала.

С недоумением на лице Фатима открыла сообщение. Я сделала то же самое. Одновременно мы прочли текст, одновременно у нас перехватило дыхание.

– Что это значит, Фати?

Но мы обе уже поняли. Точно такой же текст я отправила Кейт, Тее и Фатиме, когда отец позвонил и сказал, что у мамы метастазы, и теперь вопрос «если?» отпадает. Остается только вопрос «когда?».

Тот же текст отправила нам Тея, порезавшись, не в силах остановить кровь.

Случилось такое писать и Фатиме, когда ее мама попала в аварию на какой-то богом забытой пакистанской дороге. И сама Кейт, наступив однажды во время ночной «прогулки» на ржавый гвоздь, прислала нам те же слова. Всякий раз, получив это сообщение, этот своеобразный пароль, три девчонки мчались к четвертой, чтобы утешить, помочь по мере сил. И всякий раз кончалось хорошо – мама Фатимы нашлась на следующий день, живая и невредимая. Тея отправилась в травматологию, вооруженная правдоподобной легендой о происхождении пореза. Кейт, опираясь на наши плечи, кое-как дохромала до спальни, где мы промыли и заклеили пластырем ее рану.

Вместе мы все могли преодолеть. И казались себе непобедимыми. Только моя мама, медленно умиравшая в лондонской больнице, была как напоминание: нет, девочки, не всегда вы будете вот так легко справляться с проблемами.