— И наши люди получили бы законное право на оборону…

— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены, — я сумел бы завлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня…

— Да, но ведь еще нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!

— О нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем и беспокоить!.. Вот только образца нет…

— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д’Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.

— А! Героиню зовут герцогиня д’Авранш? Есть еще другое имя — Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми!.. Покажите мне стихи.

Лудеак достал бумагу, Куссине развернул ее и прочитал.

— Хорошенькие стихи, — сказал он, — очень мило написаны!.. Больше мне ничего не нужно. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон… Отлично! Теперь можете спать спокойно; он у меня в руках.

— Скоро?

— Я прошу у вас всего два дня сроку.

Через день, вечером, к Гуго подошел маленький слуга с угрюмым лицом и подал ему записку, от которой пахло амброй.

— Прочитайте поскорее, — сказал посланный.

Гуго развернул записку и прочитал следующее:

«Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимающую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя; но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия, напротив церкви Святого Иакова, где она обыкновенно молится. Орфиза де М…».

— В девять часов!.. А теперь уж девятый! Бегу! — воскликнул Гуго, целуя записку.

— Куда это? — спросил Коклико.

— Вот, посмотри…

— На улицу Распятия, и герцогиня д’Авранш назначает вам там свидание?

— Ведь ты сам видишь!

— И вы воображаете, что особа с таким гордым характером могла написать подобную записку?

— Как будто я не знаю ее почерка! Да и подпись ее! И даже этот прелестный запах ее духов, по которому я узнал бы ее среди ночи в толпе!

Коклико только почесал ухо, что обычно делал, когда что-нибудь его беспокоило.

— Вот если бы внизу была подпись принцессы Мамиани, я бы этому скорее поверил… Но гордая герцогиня д’Авранш!.. Как хотите, а я на вашем месте ни за что не пошел бы на это свидание.

— Что ты? Заставлять ее дожидаться! Да разве это возможно?.. Я бегу, говорю тебе.

— Если так, то позвольте нам с Кадуром пойти за вами.

— Разве ходят на свидание целой толпой?

Гуго сделал знак маленькому слуге идти вперед и последовал за ним с полнейшей беззаботностью.

— Ну, я думаю, что его не следует терять из виду, — объявил Коклико. — Пойдем, Кадур.

— Пойдем.

В это время года ночь наступала рано. Париж тогда не везде освещался фонарями. Все лавки были заперты. Густая тень падала от крыш на улицы. Гуго и посланный за ним слуга шли очень быстро. Коклико и Кадур, опасаясь быть замеченными, едва за ними поспевали. Но, к счастью, на Гуго было светлое платье, и они не теряли его из виду.

— Славная ночка для засады! — проворчал Коклико, пробуя, свободно ли выходит шпага из ножен.

Девять часов пробило в ту самую минуту, когда Гуго и маленький слуга поворачивали из-за угла на улицу д’Арси.

— Подождите здесь, — сказал провожатый, — а я постучу в дверь маленького домика, где вас ждут, и посмотрю, что там делается. При первом ударе, который вы услышите, не теряйте ни минуты…

Он побежал по улице и почти тотчас исчез в густой тени. Скоро шаги его замолкли, и через несколько минут среди глубокой тишины Гуго услышал сухой удар, как будто от молотка в дверь. Он бросился вперед, но в ту минуту, как он поравнялся с черной папертью соседней церкви, толпа сидевших там в засаде людей бросилась на него.

— Именем короля, я вас арестую! — крикнул их начальник и уже положил было руку Гуго на плечо.

Но граф был не из таких, что легко даются в руки. С ловкостью кошки он кинулся в сторону и сильным ударом заставил противника выпустить его из рук.

— А! Так, значит! — крикнул тот. — Бери его!

Вся толпа разом кинулась на Гуго, как свора собак. Но граф отбил первое нападение и, прислонившись к стене и обернув левую руку плащом, выставил вперед шпагу. Один из тех, кто особенно сильно напирал на него, наткнулся горлом на шпагу и упал на колени. Прочие отступили, окружив Гуго с трех сторон.

— А, бездельник! Так ты вздумал защищаться! — закричал начальник.

Он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Пуля пробила плащ Гуго и попала в стену.

— Хорош стрелок! — сказал Гуго и шпагой рассек лицо одного из нападавших.

Тут вся толпа яростно кинулась на него с поднятыми шпагами, с криками и воплями. В полной темноте на улице слышался только звон железа и глухой топот ног.

Но неожиданная помощь подоспела к Гуго разом с двух сторон. Со стороны улицы Святого Иакова появился верховой и ринулся прямо в толпу, а со Старомонетной улицы прибежали два человека и бросились в самую середину свалки. Этого двойного нападения храбрые наемники не вынесли. Под ударами спереди и сзади, справа и слева они дрогнули и разбежались, оставив на земле трех или четырех раненых.

— Я ведь такой болван, а этого именно и ждал, — сказал Коклико и не удержался — бросился на шею Гуго.

Тот ощупал себя.

— Ничего особенного, — сказал он наконец, — только царапины.

— Черт возьми! Да это же он, мой друг Гуго де Монтестрюк! — воскликнул верховой, нагнувшись к шее коня, чтобы лучше разглядеть, кого он спас от беды.

Гуго так и вскрикнул от удивления:

— Я не ошибся!.. Маркиз де Сент-Эллис!

— Он самый, и я должен был узнать тебя сразу по этой отчаянной защите, — сказал маркиз, сойдя с лошади и обнимая Гуго. — Но что это за свалка? По какому случаю?

— Этого я и сам не знаю, а очень бы хотелось узнать! Но ты, какими судьбами ты очутился в Париже? Я полагал, что ты все еще сидишь в своем прекрасном замке Сен-Сави!

— Это целая история, и я буду очень рад рассказать тебе ее… Только в эту минуту, мне кажется, лучше заняться тем, что здесь происходит; может быть, мы добудем кое-какие полезные сведения вон от тех мошенников…

Двое из лежавших на грязной мостовой наемников не подавали уже признаков жизни; третий, раненный в горло, хрипел под стеной; но четвертый только стонал и мог еще кое-как ползти. Кадур нагнулся к нему и, приставив кинжал к его сердцу, сказал: