В порту каждого острова висела большая табличка с его названием, которую можно было прочесть, подплыв поближе. Сперва мы миновали Остров Избранных. Потом – Остров Благословенных, Остров Хозяев, Остров Необходимых, Остров Элиты, Остров Праведников, Остров Головных Уборов, и так далее, и тому подобное.

Рядом с табличками, сообщающими о вероисповедании и предпочтениях островитян, были другие, недвусмысленно заявлявшие, кому под страхом смерти категорически воспрещается высаживаться на данном острове.

«Белые не допускаются», – увидел я, проплывая мимо одного острова. «Черные не допускаются», – увидел я у другого. «Коричневые не допускаются», – у третьего. Не допускаются левши, правши, пьющие, трезвенники, без перчаток, без шапок, и даже (хотите – верьте, хотите – нет) собаки. А на одном из них я увидел табличку: «Не допускаются охотники за облаками».

Даже сами глыбы островов как будто разглядывали нас с неприязнью и недоверием, пока мы плыли мимо, как будто они бдительно следили за всеми, у кого не те обычаи и не те убеждения, как будто все это можно было вычислить одним лишь пристальным взглядом. Как будто острова заглядывали тебе в душу.

Мы плыли и плыли. Каниш стоял в носовой части корабля. Каждый остров, мимо которого мы проплывали, он провожал высокомерно-презрительным взглядом, исполненным крайней неприязни, словно острова были чем-то, недостойным его внимания, которое он им тем не менее великодушно дарил.

Я чувствовал, что на каждом из этих островов ты чужой, и каждый из них отворачивается от тебя. В портах многих из них были возведены стены с бойницами, из которых глядели ружья и пушки. Можно подумать, островитяне боялись, что какой-нибудь ветер перемен взбаламутит их флаги и непоколебимые истины, и нужно быть готовыми в любую минуту отгородиться от него.

Воздух вокруг этих островов был буквально заряжен злобой и враждебностью, как будто все в его окрестностях так и рвались в драку, выжидая какого-нибудь заезжего вольнодумца, который посмеет оспорить их мнения. Тогда уж те, кто лучше знает, перевоспитают его или, что доставит всем больше удовольствия, покарают.

Этим людям мало было просто правоты или просто веры. Гораздо важнее для них было доказать другим, что те неправы. Чужаков следовало просветить, указать им на ошибочность их пути и ткнуть носом в заблуждения. Ничто так не радует истинного фанатика, как лицезрение беспомощность еретика, которого со всех сторон обступает праведная толпа.

В самом сердце архипелага Запретных Островов расположился крупнейший во всем секторе остров – Остров Квенанта, к которому мы направлялись. И вот он уже надвигался на нас, становясь все больше и больше.

– Вот он, – сказала Дженин, – гляди.

Она вручила мне бинокль. Ясно и четко я увидел перед собой землю. На самой высоком холме, господствуя над всем островом, громоздилась виселица, с которой темным силуэтом на фоне неба свисала огромная петля. На такой виселице можно было бы повесить целого небесного кита.

– Дивный Остров Квенанта, – сказала Дженин. – Вот и он, вот и они. Тут и держат моего отца. Взаперти в какой-то темнице.

Я перевел бинокль ниже и навел фокус на порт. У края пристани высилась еще одна виселица с угрожающе болтавшейся петлей. «Держись отсюда подальше», – предупреждала она всем своим видом.

– Мы не будем заходить прямо в порт?

– Конечно, нет. Нас же схватят в два счета.

Каниш повернул корабль. Мы ушли в сторону от острова. Тогда Каниш снова взял немного вбок. Мы обошли остров кругом, держась на значительном и безопасном расстоянии. Нашему взору предстала рваная безлюдная береговая линия, испещренная заливами и ущельями – настоящий рай для контрабандиста, если, конечно, найдутся контрабандисты, которые пойдут на такой риск.

Карла опустила паруса, и нас понесло воздушным течением.

– Что дальше? – спросил я.

– Подождем, пока все уснут. В путь отправимся, когда станет тихо.

Так что мы ждали, дрейфуя в небе. Если течением нас относило слишком далеко, Карла ненадолго включала мотор, чтобы вернуться поближе к земле. Время тоже дрейфовало в своем ленивом неспешном темпе.

Хотел бы я, чтобы можно было как-то скоротать это время. Но в этот день время никак не хотело лететь. Оно еле плелось, как старик с клюкой, невыносимо медленными шагами.

Наконец наш час настал. Мы заплыли в пустынное ущелье этой безлюдной части острова. Пришлось повозиться, чтобы вписать корабль в узкий канал и не задеть острые каменистые выступы скал. Но в конце концов нам удалось причалить в хорошо укрытом от посторонних глаз месте.

– И что теперь? Мне ждать вас здесь? Или как? – спросил я.

Дженин покачала головой.

– Я передала маме и Канишу твои слова. Сказала, что ты вызвался идти с нами. Они хотят, чтобы ты присоединился к нам, если не передумал.

– Конечно, не передумал, – ответил я. – А корабль как же?

– Здесь его никто не найдет. А если и найдут, то не украдут – не посмеют, – ответила она. – Здесь вообще не смеют воровать.

– Почему?

– Угадай. Здесь одно наказание за все преступления. За мелкие проступки наказывают так же, как и за серьезные. Петля на шею – панацея от всех бед.

Я не до конца верил, что квенанты действительно могут меня повесить. Даже если нас поймают. Только не меня. Каниша, Дженин и Карлу – возможно. Но я был из уважаемой, обеспеченной семьи. Я расскажу им, кто мои родители, и конечно же, меня отпустят. Вот каким наивным дураком я был. Но вскоре убедился, что был неправ.

– Тогда пойдемте уже, – сказал я. – Пока я не передумал.

– Отлично. Значит, вперед.

Мы оставили корабль в укрытии и стали карабкаться вверх по скалам. С вершины утеса корабль можно было заметить, только если подойти к самому обрыву и свеситься вниз.

В трех-четырех километрах от нас под защитой холмов во всей своей сомнительной красе возвышался город Квенант. Он был похож порождение темных веков. И чем ближе мы подбирались, тем более мрачным и замогильным он казался, со всеми его переулками и бесконечными темными улочками, пересекающимися и разбегающимися во всех направлениях. Карта этого города, должно быть, напоминала тарелку спагетти.

Город еще спал. На этом острове не было естественных сумерек, так что островитяне создавали себе ночь своими руками: балдахинами, жалюзи, занавесками, тяжелыми шторами и ставнями, которые не пропускали бы свет.

Мы прошли, мягко шагая и не переговариваясь, мимо первых домов на окраине. На верхних этажах были опущены жалюзи и задернуты шторы. Но внизу за окнами были видны пустые комнаты. В каждом доме в окне нижнего этажа была подвешена небольшая петля. Это был знак веры и общности, и, несомненно, доказательство преданности. Повесить в такой маленькой петле можно было разве что куклу. Но мурашки по спине все равно бежали.