Вошел Гоша.

— Ма, подпиши. — Он протянул Дине дневник.

Дина просмотрела выставленные оценки:

— Литература — три! Георгий! Я бить буду! — Она рассерженно стукнула кулаком по подлокотнику дивана. — Я буду тебя бить! Ну что это такое! Папа, глянь!

Костя поднялся с дивана и сделал вид, что старается обойти грозящее опасностью место. Имитируя заговорщицкий шепот, сказал сыну:

— Георгий, поверь, литература — это не смертельно. Все книжки, которые я знаю, прочла мне твоя мама. Так что не трать на литературу время, а ищи лучше себе такую же… такую же любимую, как у меня.

Дина подняла с полу тапку и запустила ее в Костю. Тапка попала ниже спины.

— Чур, по голове не бить! — взмолился Костя.

Гоша засмеялся.

Дина бросила вторую тапку. На сей раз она угодила Косте между лопаток. Тот, изогнувшись, как подстреленный, замер на миг с раскинутыми руками и с грохотом повалился на пол.

Дина, уже не в силах сердиться и стараясь не рассмеяться, подписала дневник.

Костя, полежав, поднялся на четвереньки.

— Похоже, все-таки литература — это смертельно, — сказал он совершенно серьезным тоном. — Поскакали отсюда, сынок, пока нас не растоптали всмятку.

Гоша с хохотом вскочил ему на спину, и они исчезли в дверном проеме под Костино «кабдык-кабдык-кабдык-кабдык».

Дина, смеясь, запустила им вслед дневник и подумала, как обычно в минуты особой невыразимой радости: «Боже, благодарю тебя!..»

* * *

Носилки с Костей задвинули в «скорую помощь». Дина рвалась сесть в машину, но доктор не давал ей этого сделать, убеждая, что нет надобности ехать в клинику, а фельдшер, не слишком церемонясь, решительно отстранил ее и захлопнул дверь.

Дина оглянулась в растерянности и бросилась наперерез едущему по двору автомобилю. Она упала грудью на капот сияющей иномарки, а когда недоуменный водитель резко затормозил машину, молча ворвалась в салон и прочно уселась на переднее сиденье.

Молодой человек лет тридцати удивленно воззрился на немолодую полноватую женщину, так решительно, штурмом захватившую его мобильную крепость. Ни ее поза, ни вид не допускали ни малейших возражений.

— За этой «скорой»! Я заплачу! — сказала она. Потом, словно опомнившись, посмотрела на него просительно и виновато: — Пожалуйста! Я умоляю вас.

Захватчица была очень приятной, ухоженной дамой, что сразу вызвало уважение у человека, ценящего респектабельность и вкус. Ее дорогие и весьма редкие духи послужили неким кодом статусного родства. Хотя, вероятней всего, он и без того не смог бы отказать этой женщине с ее жертвенной решимостью, с болью и надеждой в глазах.

Молодой человек завел заглохший от резкого торможения мотор, и машина тронулась с места, последовав за уже выезжавшей из двора «скорой».

Дина достала из кошелька несколько купюр и положила на приборную доску перед водителем.

«Господи… но почему? Этого не может случиться… Ты ведь не допустишь!..»

Дина сидела, буквально запечатав рот ладонью и впившись глазами в мелькающий впереди белый с красными полосами микроавтобус, который проблесковыми огнями и изредка включаемым тревожным воем сирены прокладывал себе путь в плотном потоке машин.

Молодой человек молча собрал деньги и положил их Дине на колени.

— Возьмите. Спрячьте.

Дина, оторвавшись от своего беззвучного монолога, ничего не понимая, посмотрела на водителя.

Он повторил:

— Деньги заберите.

Дина машинально сгребла купюры, глянула на них, потом на молодого человека и спросила удивленно:

— Вам что, не нужны деньги?

— Не нужны, — ответил он, улыбнувшись.

— Как хотите… — сказала Дина, скомкала их и спрятала в сумочку.

— Муж? — спросил молодой человек.

Она снова растерянно, словно будучи выдернута из другого измерения, глянула на него. Потом, поняв вопрос, сказала:

— Нет, любовник.

Молодой человек ничего не ответил, только посмотрел на свою попутчицу более внимательно.

А Дина подумала, что на дворе двадцать первый век, а не советское мрачное средневековье с его махровым «научным материализмом», и врачи должны были бы уже знать, что, кроме тела, у человека есть еще и душа и, если с телом случилась неприятность, нужно обратиться к душе, к духу и поддержать его, а он поддержит тело, в котором обитает… Не должны они отталкивать близких от страждущего, а, напротив, дать им возможность постоянно быть в контакте с ними! Вот Аня знает об этом. Потому она пошла в реаниматологи…

Динина двоюродная сестра Аня вышла замуж сразу после школы. Вышла за не слишком надежного мужчину. Его и мужчиной-то трудно было назвать: почти ровесник, всего на год старше, прожил за пазухой у родителей, жизни не нюхал, и вот — в девятнадцать лет узнал, что скоро будет отцом, о чем сразу же сообщил своим предкам. Предки немедленно взбунтовались и против отцовства, и против брака.

Тетя Ира с дядей Сашей тоже без энтузиазма выслушали сообщение дочери о предстоящем событии. Они выпили по цистерне валерьянки, высказали Ане все, что о ней думали, но решили оставить дочь при себе и растить внука или внучку, пока сама она будет учиться в институте.

В институт Аня не хотела. Она ничего вообще не хотела. Ей нравилось сладко спать со своим мальчиком до полудня, потом вкусно кушать, потом чистить перышки и к вечеру ближе, обзвонив своих друзей-приятелей, отправиться куда-нибудь на очередную вечеринку.

Родителям она ультимативно заявила: сначала замуж, потом ребенок, а там посмотрим. И если предки не благословят их брак, они найдут где и на что жить, потому что любят друг друга неземной любовью и плевать им на все и всех. Мальчик заявил примерно то же самое в своем доме: что он твердо решил стать мужем и отцом, что уйдет из дома навсегда, если кто-то вздумает чинить препоны его счастью.

В конце концов обеим семьям ничего не оставалось, как познакомиться поближе. К приятному удивлению жениха и невесты, их родители с первого взгляда пришлись друг другу по сердцу. Мужчины выпили за счастье своих детей и крепко обнялись, укрощая желваками слезные железы, женщины, как водится, поплакали, не скрывая своих чувств. Потом сыграли свадьбу, сняли для своих полуоперившихся птенцов двухкомнатное гнездышко и обставили его в лучших традициях преуспевающего советского среднего класса.

Неземное счастье Ани и ее Ромео закончилось вскоре после рождения дочки.

Первые недели и даже месяцы они еще забавлялись своим новым статусом и положением в среде сверстников. Новоиспеченный папаша демонстрировал свое произведение многочисленным друзьям, струящимся через их уютную квартирку неиссякаемым потоком дни и ночи напролет, а юная мадонна кокетливо извинялась всякий раз перед компанией, прежде чем обнажить грудь и приложить к ней проголодавшуюся малышку. Только просыпаться и вставать теперь нужно было по часам или по требованию своего чада, а не тогда, когда просто больше не можешь валяться в постели, нужно было стирать пеленки, ходить в магазин и готовить еду. И как оказалось, ни ему, ни ей не светило лишать себя радостей жизни и положить все свое время и все свои силы на алтарь нужд пищащего или орущего — и всегда некстати — существа, ломающего их веселые планы. Начались мелкие перебранки типа: «Почему я, а не ты?», потом хлопанья дверью, потом слезы по телефону то одной, то другой бабушке. Потом обнаружилась следующая беременность такого срока, что избавление от нее классифицировалось уже как детоубийство и ни один врач не шел на это ни за какие деньги.