– Знала, ну и что? Это ведь давно было, а Милу убили только сейчас. А в последние годы записок больше не было.

– Не возражаете, если я воспользуюсь вашей машинкой? – спросил у нее майор, доставая из кармана записку, за которой уже успел смотаться в управление. – Хочу сверить шрифты.

– Сверяйте, бога ради, – согласилась Наташа.

По тому, как легко она согласилась на проверку, майор понял, что он попал пальцем в небо. Все-таки он включил машинку в сеть и отстучал несколько слов, но даже при плохом освещении было видно, что шрифт не тот. Но стрекот машинки привлек внимание гостей.

Из комнаты выползли три особы неопределенного возраста с давно не мытыми и не чесанными волосами, которые с любопытством уставились на майора. Их легко можно было принять за сестер – все трое в одинаковых мешковатых свитерах и свободных юбках, полностью скрывающих фигуры. И на всех троих были похожие украшения из мельхиора и поделочных камней, явно из «Лавки художника», куда они были вхожи по профессиональной принадлежности.

– Ну и старье, – протянула одна из художниц. – А ведь лет десять назад эта машинка считалась суперпрестижной. А на ту «Украину», на которой ты тогда печатала, мы смотрели с таким же презрением, как сейчас на «Ятрань»!

Майор пропустил бы слова тетки мимо ушей, если бы внезапно не обратил внимания на яркий румянец, заливший щеки Наташи.

– А где эта «Украина»? – с нажимом спросил он.

Не дождавшись ответа от хозяйки, он посмотрел на подружек. Не разжимая губ, одна из них ткнула пальцем куда-то под стол. Майор нагнулся и увидел, что там пылится совсем уж древняя машинка.

– Она не работает, – поспешно сказала Наташа, видя, что майор нагнулся, чтобы вытащить ее из пыли.

Майор стукнул пару раз по тугим клавишам, но они не желали повиноваться. «Сестры» прыснули со смеху.

– Это вам не компьютер, тут надо изо всех сил давить, – снизошла одна из них до объяснения. – Машинка ведь механическая, чем сильней вы ударите, тем лучше будет отпечаток.

Но увы, как бы сильно ни бил по клавишам майор, на чистом листе бумаги, который дала одна из дам, ничего не отпечатывалось.

– Лента высохла, – сказала Наташа с явным облегчением. – А другой у меня нет. И купить их негде, больше не производят. Зачем, если все за компьютеры сели?

– Можно протереть ее спиртом, – предложила наиболее инициативная из художниц.

И прежде чем Наташа успела ее остановить, умчалась в комнату, откуда появилась с бутылкой армянского пятизвездочного коньяка.

– За неимением спирта сойдет и это, – счастливо улыбаясь, сказала она, не обращая внимания на ненавидящий взгляд Наташи.

Ленту быстро протерли, и майор начал печатать заново. На этот раз дело пошло лучше. На бумагу ровно ложились буковки, и скоро стало ясно, что прописное «Е» на машинке имеет такую же щербинку, что и та же буква в угрожающей записке. А точка везде стояла слишком вплотную к предыдущему слову, практически сливаясь с ним. И самое главное – заглавная буква «Б» имела обломанную шляпку.

– Записка напечатана на этой машинке, – сделал вывод майор. – И напечатали ее вы, Наташа. А теперь скажите, зачем вам понадобилось пугать вашу подругу? Вы хотели довести ее до самоубийства, чтобы ее муж достался вам? Или просто желали отомстить? Что же, можете радоваться, вам это удалось.

Та молчала, три ее гостьи потихоньку исчезли, одна за другой, в дверях Наташиной комнаты.

– Ничего мне не удалось, – тихо сказала Наташа. – Мила и внимания не обращала на эти записки. Она просто смеялась. Представляете, показывала мне их. Думаю, что она подозревала, что их печатаю я, поэтому и не испугалась, когда с ней начали происходить всякие неприятности.

– Какие неприятности? – поспешил уточнить майор. – Раньше вы и словом не упоминали о них.

– Записки печатала я, – призналась Наташа. – У меня внутри все переворачивалось, Степа много раз говорил, что любит меня, что мы с ним очень похожи, что он чувствует во мне родственную душу. Я тоже чувствовала это. Ну и что из того, что Мила познакомилась с ним первая? Я считала, что будет несправедливо, если она разрушит жизнь и себе, и ему, и мне. Но что я могла? У меня была полна коробочка родственничков, привести мужа к себе домой – немыслимо. Дед с бабкой сжили бы нас со Степой со свету в пять минут. Позвали бы на подмогу еще мамашу с отцом, – чтоб уж наверняка. Мне оставалось лишь смотреть, как Степа поселился у этой моей подруги, смотреть и скрежетать зубами. А Мила, зараза, ничуть не боялась этих записок, прекрасно понимая, что я ей ничего не сделаю.

– А что за неприятности?

– Я к этому и веду. Записки я посылала только до того, как Степа расписался с Милой. Потом уже не было смысла. Ведь все уже свершилось. Я просто отошла в сторону и принялась зализывать раны, мечтая никогда не видеть их обоих. Но через полгода после свадьбы Мила сама позвонила мне и пригласила в гости. Я удивилась, но пришла. Конечно, Степы не было дома. А Мила рассказала мне, что за последнее время на нее трижды нападали насильники, дважды падали кирпичи со стройки и однажды чуть не задавила машина. При этом она многозначительно смотрела на меня, как бы намекая, что это моих рук дело.

– А на самом деле это были не вы? – уточнил майор.

– Конечно, нет! – воскликнула Наташа. – Я в жизни не садилась за руль машины, на роль насильника тоже не гожусь, а нанять такового мне просто не по средствам. Единственное, что я могла, так это сбросить на Милу кирпичи, но и этого я не делала. Чтобы успокоить нечистую совесть Милы, я рассказала о том, что у меня завязался роман с преуспевающим журналистом, что он в отличие от мужей некоторых не претендует на мою жилплощадь, что он из хорошей питерской семьи и зарабатывает достаточно, чтобы не сидеть у меня на шее, кстати, водит меня по дорогим кабакам. Я знала, что Степа свою жену мог повести разве что в пирожковую или пышечную.

– И Мила успокоилась? – спросил майор.

– Вроде бы мне удалось ей внушить, что за всем этим стоит кто-то другой. Но Мила не только не успокоилась, а, наоборот, заволновалась еще больше.

– А про журналиста вы, конечно, все выдумали?

– Вовсе нет, – фыркнула Наташа. – Если хотите знать, то у меня поклонников было предостаточно – не один, а целых пять журналистов и три редактора. Особенно везло на разъездных корреспондентов, но у них была нехорошая привычка почти сразу же после знакомства со мной отправляться в горячие точки, откуда кого привозили в цинковых гробах, а кого – и привозить было нечего… Но это другая тема. А Миле я намекнула в том разговоре, что покушения – это, может быть, месть какого-нибудь из ее отвергнутых возлюбленных. Знаете, Мила была из тех девушек, которым необходимо, чтобы ими постоянно восхищались. За ней действительно вечно кто-то таскался. А Мила поступала с ними не очень-то тактично. Если ей кто-то надоедал, то она не стеснялась в выборе выражений, чтобы прогнать его. А среди ее поклонников случались далеко не мальчики, а люди солидные. Конечно, они могли и отомстить вертихвостке, которая предпочла их какому-то приезжему смазливому парнишке.