class="p1">- Вальгардцы крепко держатся за де Клерка. Он для них важнее десяти тысяч воинов. И они будут защищать его до последнего. Лучшие воители Ордена будут охранять его, маги и Белые монахи. Много крови прольется в битве за орденскую крепость.

- Но это будет последняя битва, Даэг.

- Всякий раз, когда Зендра уходит с воинами Холавида на вальгардские земли, сердце мое сжимается, - сказал старый эльф. – Мы платим и продолжаем платить жизнями наших детей за свободу Саратхана. Много лет мне приходилось совершать последний обряд над теми, чьи жизни унесла эта война. Я, старик, хоронил молодых, многие из которых выросли на моих глазах. Это было горько вдвойне, потому что я видел, что их великая жертва ничего не дает, и Тьма продолжает наползать на наши земли. А потом появился ты, Ллэйрдганатх. Может быть, это всего лишь совпадение, но с твоим появлением в земли Элодриана пришла надежда. То, что ужасало нас своей неодолимостью, несокрушимостью, звериной мощью и жестокостью, начало трещать и рушиться на наших глазах. Последняя битва, говоришь ты? Может быть, ты прав. Если мы поразим дракона в самое сердце, его челюсти и когти уже не будут страшны нам. Но спроси себя, Ллэйрдганатх – какую цену ты готов за это заплатить?

- Ты говоришь об Уитанни?

- Я видел, какую боль ты испытывал сегодня, когда привез ее в Лиден-Мур. Ты дал мне урок, Ллэйрдганатх. Никогда не думал, что могу еще чему-то научиться, но у тебя научился. Я имею в виду вашу с Уитанни любовь. Я всегда видел в гаттьенах всего лишь животных – красивых, умных, благородных, но животных. Ты разубедил меня. И сейчас мне больно: я знаю, что невозможно вернуть тех, кого мы теряем. А я за эти годы только терял. Не только ты и я пойдем в эту битву, Ллэйрдганатх, рядом с нами будут наши любимые, и не все из них увидят восход в утро победы.

- Зачем ты мне все это говоришь, Даэг?

- Прости меня, - эльф склонил голову. – Долгие годы я ждал услышать то, что услышал сегодня от тебя. И чувства переполняют меня. Я говорю с тобой, а перед моими глазами проходят лица всех, кто не дожил до этого дня. И я не хочу больше навечно закрывать глаза молодым. Я пойду в бой с тобой рядом, Кириэль.

- А если ты погибнешь?

- Тогда Сестры Ши исправят мою ошибку. – Даэг оперся руками на столешницу, тяжело вздохнул. - Иди, Ллэйрдганатх, поспи, у тебя красные глаза. И мне надо отдохнуть. Завтра мы продолжим разговор…

***

Уитанни крепко спала. Я заглянул ей в лицо и повернулся к стоявшему у входа лекарю Уларэ.

- Я побуду с ней, - сказал я. – Иди, отдохни.

- Доброй ночи, Ллэйрдганатх, - эльф кивнул мне и вышел в ночь.

Я лег на соседнюю с Уитанни койку, накрылся плащом и закрыл глаза. Ужасно ныли натруженные спина и ноги, в голове шумело от выпитого самогона, но спать не хотелось. Мысли прыгали, перескакивали с одного на другое, но почти все они были об Уитанни.

Сегодня я понял, что моим спутником стал страх. Я боюсь потерять Уитанни. Боюсь, что ее не станет.

Страшно не то, что может убить тебя, а то, что может сделать навеки несчастным.

Думая об Уитанни, я вспомнил о родителях. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году тетка по отцу позвонила нам из Москвы и сообщила, что отец скоропостижно скончался. Его тело нашли в лаборатории московского НИИ, где он работал последние годы. Может быть, и тут приложил руку Маргулис. Теперь-то, конечно, я знаю, что это была не смерть, а новый виток странствий – отец вновь нашел способ вернуться в Элодриан и стать самим собой, Уильямом де Клерком. Это звучит, как бред, но это так. Я сам через это прошел, погиб в нашем мире и возродился в этом. Странно, но я так за эти годы ни разу не был на его могиле. Будто знал, что он жив. И если я все же смогу найти его, - а мне очень хотелось верить, что смогу, - ощущения меня ждут особенные. Подойду к нему и скажу: «Ну, привет, тень отца Гамлета! Каково это – быть бессмертным?» Скорее всего, он просто не узнает меня. Ведь в последний раз мы виделись, когда мне было всего десять лет.

А если узнает, придется ему сказать о том, что мамы больше нет. Она пережила отца на десять лет, умерла зимой девяносто шестого. Несколько дней жаловалась на боли в левом боку, потом не смогла утром встать. Я помню, как ее увозили в реанимацию, и она пыталась мне улыбнуться. Я навсегда запомнил, какими глазами смотрела она на меня, какие свет и боль были в них. Через четыре дня мне позвонили и сказали, что все кончено. Остановка сердца, а ведь мама никогда не жаловалась на сердце. Все случилось быстро, очень быстро, за какую-то пару недель.

О чем еще я ему расскажу? О пустой скучной жизни в провинциальном городе, о работе, которая мне никогда не нравилась, о попытках найти себя, о том, что я стал детективом? О Наташе, с которой мы прожили в законном браке аж четыре года, пока не поняли, что нам лучше расстаться и не мучить друг друга дальше? Как я пытался уехать за границу на ПМЖ? О том, что мне идет тридцать девятый год, а детей у меня до сих пор нет? И что моя судьба очень похожа на его собственную, потому что только здесь, в Элодриане, я понял, что же такое настоящая жизнь – непредсказуемая, опасная, необыкновенная? Что в этом мире я с ужасом вспоминаю ту, прежнюю жизнь прежнего Кирилла Москвитина, этот один сплошной, бесконечный «День сурка»: подъем в шесть, душ, фаст-фуд на завтрак, чашка кофе, сигарета, двадцать минут по маршруту Матросова - Комсомольская – Московская – Жукова, работа в офисе, фаст-фуд на обед