Тоже, кстати, знатный был преферансист Николай Алексеевич Некрасов — близкий друг и многолетний партнер Салтыкова, между прочим. В столице даже существовала расхожая сплетня о том, что, когда хоронили Некрасова, за катафалком ехали кареты, в одной из которой сидел также и Михаил Евграфович со знакомыми. И будто бы, хохоча, Салтыков предложил соседям, пока суть да дело, сыграть в карты в память умершего собрата по перу.

Сыграли.

Михаил Евграфович досадливо поморщился — обиднее всего, что умрёшь, и будут про тебя только анекдоты рассказывать…

Да и не было в увлечении Салтыкова игрой ничего порочного. Ну, право слово!

Недаром же сказал поэт и умница князь Петр Вяземский, что «нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты — одна из непреложных и неизбежных стихий. Страстные игроки были везде и всегда. Драматические писатели выводили на сцену эту страсть со всеми её пагубными последствиями. Умнейшие люди увлекались ею… Подобная игра, род битвы на жизнь и смерть, имеет своё волнение, свою драму, свою поэзию. Хороша ли, благородна ли эта страсть, эта поэзия, — это другой вопрос… Карточная игра имеет у нас свой род остроумия и весёлости, свой юмор с различными поговорками и прибаутками».

Преферанс повсеместно распространился именно как игра русской интеллигенции, оттого многие из числа знаменитых писателей, музыкантов, художников отдавали дань этому увлечению. Неистовый Виссарион Белинский, например, редкий вечер не проводил за карточным столом, предпочитая игру в преферанс всем иным видам свободного времяпровождения. Играл он, по воспоминаниям современников, плохо, но с тою же искренностью впечатлений, с тою же страстностью, которые ему были присущи, что бы он ни делал. И продолжал играть до тех пор, пока окончательно не утратил здоровье.

А уже упомянутый близкий друг Михаила Евграфовича, издатель и поэт Некрасов считался среди знаменитых русских писателей величайшим картежником, который даже взятки цензорам умудрялся подавать как досадный проигрыш за игорным столом. «Видите ли, я играю в карты; веду большую игру, — рассказывал он о себе Чернышевскому. — В коммерческие игры я играю очень хорошо, так что вообще остаюсь в выигрыше. И пока я играю только в коммерческие игры, у меня увеличиваются деньги. В это время и употребляю много на надобности журнала. Но — не могу долго выдержать рассудительности в игре; следовало бы играть постоянно только в коммерческие игры; и у меня теперь были б уж очень порядочные деньги. Но как наберётся у меня столько, чтоб можно было играть в банк, не могу удержаться: бросаю коммерческие игры и начинаю играть в банк. Это несколько раз в год. Каждый раз проигрываю всё, с чем начал игру».

— Самое большое зло в игре, — учил друзей Некрасов, — это проиграть хоть один грош, которого вам жалко, который предназначен вами по вашему бюджету для иного употребления. Нет ничего легче, чем потерять голову и зарваться при таких условиях. Если же вы хотите быть хозяином игры и ни на одну минуту не потерять хладнокровия, необходимо иметь особенные картёжные деньги, отложить их в особенный бумажник и наперёд обречь их не на что иное, как на карты, и вести игру не иначе, как в пределах этой суммы. Вот, например, я в начале года откладываю тысяч двадцать — и это моя армия, которую я так уж и обрекаю на гибель…

Некрасов опубликовал несколько произведений в прозе и в стихах, посвящённых непосредственно преферансу — в том числе знаменитейший мини-водевиль «Преферанс и солнце». И надо отметить, что общество относилось к его увлечению со снисходительным пониманием: «По крайней мере, деньги, выигранные Некрасовым у людей, которым ничего не стоило проиграть, были употребляемы уже гораздо лучше, чем деньги, выигранные другими. На деньги Некрасова много поддерживалось неимущих людей, много развилось талантов, много бедняков сделалось людьми…»

«Большой практик он был, — высказался после смерти поэта издатель Суворин, — и стихи иногда хорошие писал, и в карты играл отлично».

Иван Сергеевич Тургенев, избалованный русский барич, увлекался картинами, музыкой и охотой, и по правде сказать, был скорей шахматистом, чем картёжником. Хотя при случае составлял компанию за игорным столом и Белинскому, и Афанасию Фету, и самому Михаилу Евграфовичу — играл он хорошо, сдержанно и рассудительно, так что почти всегда оставался при выигрыше.

В свою очередь, поэт и офицер Афанасий Шеншин, широко известный публике под литературным псевдонимом Фет, пристрастился к преферансу еще в Московском университете. И по собственному утверждению, в игре «жаждал не выигрыша, а волнений, и хотя не раз приходилось ему выписывать от отца денег, тем не менее, в большинстве случаев, карты любили его…» Любовь эта, впрочем, обходилась поэту достаточно дорого.

«Нет ничего приятнее проживания денег, — писал он. — Игрок… любит не барышническую наживу, а саму игру, трепет, который порою не имеет себе равных даже в минуту рукопашной битвы. Играя собственными чувствами, игрок стремится овладеть и душою своего противника, и поэтому в доме его должно быть всё могущее привлечь самые разнообразные вкусы. Там должна быть молодость, красота, изящные искусства, великолепный стол и вина…»

Граф Толстой Лев Николаевич по молодости тоже чаще проигрывал, чем выигрывал, но старался учитывать это и не повторять допущенных ошибок. Например, 28 января 1855 года, во время обороны Севастополя он сделал дневниковую запись: «Игра в карты (в штосс) с самим собою, чтобы вывести правила игры». Герои его рассказов «Севастополь в мае» и «Севастополь в августе 1855 года» между собой вспоминают, как «они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке», и что «да и в преферанс мы играли». Существовал анекдот о том, как Афанасий Фет во время карточной игры нагнулся, чтобы поднять с пола небольшую ассигнацию, а граф Толстой, запалив у свечи сотенную, посветил ему, чтобы облегчить поиски…

Всем известно, что посредством карт в России со времен Петра Первого завязывались наитеснейшие связи, приобретались значительные знакомства, упрочивалась теснейшая дружба — и, что важней всего, получались самые выгодные места в государственной службе. Приобретя опыт жизни, Михаил Евграфович ничуть не сожалел теперь, что посвятил себя еще в самом начале своего поприща изучению преферанса. Кто знает, не это ли ко всему прочему помогло ему сделать такую карьеру в отечественной литературе?

Да, преферанс — не школа человеколюбия. И игра эта делается, по большей части, не на собственных выигрышах, а на чужих ошибках. Хотя, конечно, если бы тогда он не в пику, а в бубну зашел…

Сели-то они вчера с Федором Федоровичем по маленькой, по четверти копейки за вист. И