как личной жилетке. Пусть он никогда не реагирует, пусть и делает вид, что ничего не происходит, но его тихое присутствие как-то облегчает. Наверно.

Но сегодня многое меняется…слова, которые надо было сказать раньше — сказаны; солнце, которое я так долго не замечала — светит и греет. А моя жилетка в какой-то момент обретает человечность и тихо говорит на светофоре примерно за пару кварталов от дома.

— Я знаю, что он может быть мудаком.

Удивляюсь.

Хмурюсь.

Поднимаю глаза, но он не оборачивается. Пальцем только постукивает по рулю, будто ничего не говорил. Но он еще не закончил!

Вздыхает тяжело…

— Мои слова, наверно, и смысла не имеют, но мне сложно смотреть на то, как…рушится что-то, что впервые имеет значение.

— Все уже рухнуло. Скоро у тебя не будет необходимости участвовать в этой драме… — сопротивляюсь неуверенно, он хмыкает.

— Вы же здесь, Лиза. Значит, еще не все потеряно.

Теперь хмыкаю я. Очень хочется сказать что-то ядовитое, но я не успеваю — продолжает, легко тронув машину с места.

— Я много его женщин видел. Очень много. Но это все другое, а вы…Знаете, я когда впервые вас увидел, сразу понял, что вы станете его женой.

— То есть рогатой идиоткой, которая должна будет делить своего мужа с множеством женщин? — яд все-таки выплескивается наружу, — Скажи, Ваха, у меня на лице было написано, да? Что я идиотка?

Мягко усмехается, только горько как-то одновременно…

— Не это на вашем лице написано.

— А что тогда?

— Что любить вас будет.

Смешок рвется и из моей груди, но перед глазами быстро встают слезы. Я закрываю лицо ладошками, еле дышу, а он вздыхает.

— Знал, что будет непросто. С ним уже давно непросто… вы мне, наверно, не поверите? Адам другим был. Когда-то он совсем другим был…

— Мне это должно как-то помочь?

— Вы же здесь. Значит, хотите, чтобы помогло хоть что-то…

— Я…

— Он скрывал свои…интрижки.

Пиздец.

Усмехаюсь зло, цежу.

— И?! Мне легче должно стать от этой информации?!

— Вы не понимаете, Лиза. В их мире такое не скрывают. Любовниц заводят, чтобы ими хвастаться. Адам — держал все за семью печатями. Он не хотел, чтобы кто-то знал. Заставлял их подписывать контракты.

— Я все еще не улавливаю твоей мысли, Ваха.

— Она простая: он не хотел вас унижать. Спросите у кого угодно, вам каждый скажет, что уверен в его верности.

— Я спрашиваю у тебя. Ну? Он был мне верен?

Вижу, как поджимает губы. Я еще раз усмехаюсь.

— Видишь, как просто?

— Он никогда не брал машины, на которых ездите Вы. Он никогда их не приближал. Никогда не возил в рестораны, никогда не возил по магазинам. Ни в коем случае — к вам в дом. Все было покрыто тайной. Быстро и грязно.

Еще один упертый баран! Я сжимаю с силой кулаки, сажусь, проделываю дыру в затылке, но что сказать? Наорать? Нахамить? Смысл? Просто отвожу взгляд. Мне недолго здесь осталось — в этой проклятой тачке, где от кожи пахнет им…

Голова болит.

— Вы знаете, каким он был раньше?

— Боже…пожалуйста…— прикрываю глаза от внезапно накатившей боли в затылке, — Замолчи…

— Он был другим, — настырно продолжает, — Пока не стал притворяться тем, кем вы его знаете.

— И каким же?!

— Стальным, серьезным. Будто ничто пробить его не может, но это не так. Вы когда-нибудь задавались вопросом, что происходит в его командировках? Чем он занимается на самом деле?

Хмурюсь.

— И там тоже море шлюх?

— Никаких шлюх. Только если моральных.

Хмурюсь сильнее…

— Что это…значит?

— Узнайте, что он делал в командировках. Держите в голове, что он…человек чувствительный. Да вы и сами знаете, даже если сопротивляетесь. У него душа не такая, как у Натана Альбертовича или Сая Натановича. Они отчасти виноваты…они. Поставили его на эту должность! Свалили все на его плечи! Они…

Слышу, как трещит кожа, хмурюсь сильнее.

— Что за загадки, Ваха?

— Просто…узнайте. Вы поймете, когда узнаете…

— Почему ты просто не можешь мне сказать?

Машина останавливается рядом с моим домом.

— Мы уже приехали.

Понятно. Очередные тайны, здрасте. Хмыкаю, открываю дверь, но проигнорировать физически не могу. Бросаю…

— Мне надоело уже, Ваха. Пытаться что-то выяснять, а встречать стену.

— Тут стену не встретишь. Факты — вещь упрямая.

Мужчина бросает на меня серьезный взгляд, щурится слегка, а потом понижает голос.

— Брак — это сложно, Елизавета Андреевна. Принято, что мужчина для женщины скала, и это правильно. Он был вашей скалой все эти годы. От многого вас защищал, берег, но мужчина… в действительности-то не скала. Понимаете?

Понимаю.

— Думаешь, я не пыталась? — шепчу в ответ, он хмыкает.

— Никогда Адам не скажет вам прямо, ему стыдно. Он ненавидит свою слабость, потому что думает, что если он слабый, то не тянет. Отец — его ориентир, брат тоже, а они не слабые. И он пытается. Только копает себе могилу…

— И я что могу?

— Я вам уже сказал. Не ждите его, сами делайте. Знаете, как говорят? И в горе и в радости. А знаете, как еще говорят? Мужчина от внешнего мира — скала, женщина внутри скала. Союз таких людей, которые друг друга прикрывать будут там, где слабо — он никогда не рухнет.

— А я не прикрывала?

— Вы пытались, но вы молоды, Елизавета, и не знали, как правильно. Я вам подсказываю: узнайте, что было в его командировках.

Мурашки пробегают по спине, и я выдыхаю как бы невзначай.

— Будут еще подсказки?

Ваха долго на меня смотрит, потом взгляд переводит в лобовое и совсем тихо говорит.

— Узнайте, как он разбил красный мустанг.

***

После того как в мою квартиру вторглись, я, конечно же, сменила зону дислокации. Просто из вредности, если честно, ведь понимала: если Адам захочет войти, он войдет. Но это неважно! Я хотела его зацепить, показать, что не рада его появлению, поэтому сняла другую квартиру. Поближе к земле. Всего на пятнадцатом этаже элитного комплекса с крутой охраной. Кстати, она была больше похожа на квартиру, чем на бордель.

Приличного вида холл. Белый. С яркими лампами и глянцевой, мраморной плиткой. Большой коридор — кухня. Тоже светлая. С французскими окнами, диванчиком — очень уютно. Также здесь было несколько спален, которые я