она тонет, как он несколькими минутами назад. И Вейн точно знал, мыслями она сейчас там, на дальнем пустыре за общиной, в том страшном дне, в тот страшный миг, который все изменил. Так может монстр родился вовсе не во время мести, а когда Вейн ощутил на языке сладкий вкус первой крови, от которой тьма сделалась алой и золотой, от которой голодная бездна внутри впервые насытилась?

– Теперь все будет… – он хотел сказать “хорошо”, но понял, что не станет ей врать даже так, утешая. Только не ей. Поэтому он сказал: – Все будет. Все будет, свет мой.

Последние слова сорвались сами собой. Их звучание дополнило мелодию мира, словно иначе и быть не могло. В широко распахнутых глазах Терин отразилось сияние, которое он не сумел сдержать и… испугался. Себя. И за нее.

Терин побледнела. Выдернула руку. Вибрация пульса, пронизывающая Вейна насквозь, вплетающаяся в вечную песню созидания и поющая тишиной, той самой, которой так много было в доме, где он родился, ударила диссонансом.

– Я думала… Я думала, ты погиб, – шептала Терин посеревшими губами, а Вейну казалось, что она кричит. – Я думала тебя больше нет, Вейн, и сказала ему о тебе.

– Кому?

Она не ответила, поднялась, глядя в пустоту. Губы шевельнулись:

– Я купила себе будущее, памятью о чуде. Я не имею права быть здесь, с тобой. Не имею права на… твой свет. Это…

Она запнулась, фальшиво пробормотала, что была рада видеть и вышла, а Вейн так и остался лежать, онемев от… всего. Только сердце билось. Быстро и беспорядочно, как пульс на запястье Терин. Как запертый в глазах отчаянный крик.

Он все еще его слышал, словно продолжал касаться руки, словно продолжал смотреть в глаза с расширившимися до предела зрачками, отчего они сделались одинаково черными. Слышал, как Терин говорила с мастером в торговом зале, как отказалась от платы, потому что ровным счетом ничего не сделала, и как уходила, не оглядываясь.

Нет. Не уходила. Бежала. Но не от него – от себя.

Дни тянулись один за одним, почти одинаковые, как бусины одного цвета и из одного камня, одинаково ровно отшлифованные. Уронишь одну в чашу, и среди других уже не найти ту, которую только что держал в руках. Потому что держал один миг, а тепло исчезает так больно-быстро. Ему казалось, что он снова попал в трясину и медленно тонет. Но мучительнее всего было не это. Он продолжал слышать Терин.

Так бывает, что проходя через сквер каждый день, думаешь только о том, что видишь перед собой или под ногами, слышишь свои шаги и себя, но стоит остановиться – ветер в листьях дрожит-шепчет, и вокруг уже только этот шепот, и звон невидимых птиц, и свет, и… тепло.

Вейн второй день шлифовал и гранил аметисты. Особенные. Густого, глубокого насыщенного цвета. У некоторых в центре было более светлое вкрапление в виде звезды.

Артефактор, иногда отрывался от своего собственного занятия и смотрел, как Вейн откладывает готовый камень в специальный футляр с углублениями разного диаметра.

Вейн чувствовал взгляд мастера Имруса, как стекающее по пальцам горячее серебро. Ром сейчас работал над основой будущего колье в виде цепи со звеньями разной величины. Из серебра, потому взгляд был таким. Ром словно перенимал часть сути материала, с которым взаимодействовал в данный момент. Аметисты были для этой цепи. Для каждого звена – свой.

Со дня встречи с Терин мастер Ром частенько качал головой, хмурился. Он не видел, что произошло в чайной комнате, сразу же вышел, не слышал разговора, но понимал, что что-то все же произошло. Что-то важное. Он ведь тоже мог слушать немногоиначе. Иначе как бы у него получались такие изумительные вещи?

– С душой, Вейн. Только с душой, – отозвался артефактор, выходит, Вейн, задумавшись, произнес последнее вслух. – Без души будет лишь красивая безделушка, напичканная магией. Редко когда покупатель находит для себя созвучный предмет, зайдя полюбопытствовать. Да и нет в общем зале, по большому счету ничего такого. Когда я делаю живую вещь для кого-то, этот кто-то обязательно носит “сердце” будущего артефакта при себе несколько дней, чтобы все получилось. Или уже приходит с таким “сердцем”. А вот твое собственное сердце который день не на месте. Причина в темноволосой веде-целительнице, которая должна была привести тебя в чувство, а вышло… наоборот?

Вейн молчал.

– Сердце хрупкая штука, будь осторожнее, – продолжил Ром. – Прежде, чем решишься потревожить, хорошенько подумай о том, что станет после. Время твой самый неумолимый враг. Тебя оно еще долго не будет замечать, а к ней уже приглядывается.

– Что же делать, когда… поет?

– Поет… – тепло улыбнулся Вейну и каким-то своим воспоминаниям мастер Ром. – Когда поет, уже ничего не сделаешь. Но уж точно, чего не следует делать, так это ходить за ней по пятам и глазеть из-за угла. Окружающие могут подумать, что ты задумал что-то дурное.

– Вы… – Вейн почувствовал, как полыхнули кончики ушей, а следом и лицо.

– О! Засиял. Да, я видел. И не только я, наверное. Тебя ведь из мастерской лишь угрозами можно было выгнать. Я даже одно время думал, что это из-за молоденьких барышень, что нет-нет да и прогуливаются мимо, заглядывая в окна лавки. Но теперь ты сам готов бежать с поручениями, особенно охотно в центр, – подначивал Имрус.

Мастер продолжал смотреть. Его темные глаза бликовали от стоящей на столе холодной голубоватой светсферы, как капли расплавленного серебра. Для каждой работы, для каждого материала у мастера был свой оттенок света. Точно так же, как для каждого предмета или живого существа у Вейна был свой звук.

И сейчас-всегда Вейн замер, потому что аккорд Терин стал сильнее, а значит она ближе, чем была утром или час назад.

– Вдруг захотелось чаю и крендель. Сходишь в пекарню на углу? – будто бы между делом сказал Имрус Ром.

Вейн кивнул. Он уже взял новый камень и, хотя не приступил к основной работе, а только очистил от случайных пылинок, не дело было бросать.

– Очень хочется, – как-то слишком уж горестно вздохнул Ром. – Особенно крендель

– Хорошо, мастер, – Вейн почувствовал, как уголки губ ползут ко все еще немного горящим ушам, – я схожу.

– Только не хватай первый попавшийся с витрины, попроси те, что лежат подальше. Они будут свежее.

Вейн немного торопливо поднялся, снял фартук и халат, взял с