– А что ты говорил – «доска», «перевалился»? – спросил Старый.

– А, это… А вот смотри. – Дмитрий открыл дверь в туалет и показал внутреннее устройство сортира. Тамбур с рукомойником был привычным. А вот дверь, ведущая в закуток с унитазом, выглядела необычно: она была спилена наполовину, а в специально сделанные пазы косяка сверху над оставшейся половинкой была вставлена крепкая доска. Суть и удобство этакого нововведения Артем понял и оценил сразу: живой человек, сделав все свои дела, спокойно бы вынул доску и вышел бы. Зомбак же так и остался бы колотиться грудью о доску. Главное, стрелять зомбака, если что, было удобно. На задней стенке комнатушки с унитазом висело плетеное украшение из толстой веревки – как понял Артем, тоже с чисто утилитарными целями: дабы пулями не портить стенку.

– А ничего, что наполовину человека видать, когда он, ну того?.. – со смешком спросил Старый.

– Обижаешь, начальник, – покачал головой Дмитрий. – Все проверено: взору ничего недоступно. А насчет стеснительности – так в Японии вплоть до конца двадцатого века были общие туалеты: так и стояли на них иероглифы – одновременно и мужской, и женский, и ничего… Да и взять ту же нашу реанимацию: в обычных условиях человек стыдиться будет и наготу свою прятать, а так сам сколько раз наблюдал – лежат себе и мужики и бабы в чем мать родила, и вальяжно так о чем-нибудь беседуют, если могут, конечно. А на то, что у кого-то что-то там видно, – ноль внимания. Потому как форс-мажор. Ну и у нас здесь – тоже. Быстро привыкли.

Они подошли к комнате, из которой доносилось мерное наплывающее гудение. Дмитрий зашел первым, они – следом. В большой палате стояло несколько коек, на одной из них Артем с радостью увидел Куска, непривычно выглядевшего без камуфляжа. Тот тоже увидал их группу и, улыбнувшись, помахал им рукой. Вторая была крепко привязана широкой лентой к кровати.

– Порядок такой, – пожал плечами Дмитрий. – Мы, собственно, здесь почти ничего и не придумывали – руку мы всегда в реанимации фиксировали, чтобы человек случайно иглу в вене у себя не сместил. Потом катетеры, конечно, стали, только если рукой махать – он тоже перегнуться может. Так что здесь ничего нового. Разве что привязывать стали крепче.

На другой кровати лежал Банан. Изо рта у него торчала та самая трубка, которую ему запихнул Дмитрий, а от нее тянулись черные шланги к серому ящику, отдаленно напоминающему поставленный «на попа» гроб. Именно он и гудел вот так, ритмично. На передней панели ящика было прозрачное окошко, за которым вверх-вниз ходил какой-то ребристый цилиндр. По-видимому, это и был тот самый «аппарат», на который следовало посадить Банана. Судя по тому, что Банан все еще лежал на кровати, Артем решил, что «сажать» его будут когда-нибудь потом, а сейчас это дело все же решили отложить.

– Наш спаситель. – Дмитрий почти нежно погладил ящик РО-6 трехпалой рукой. – Если бы не он – половину тяжелых больных можно было бы смело упокаивать прямо на операционном столе. А то и в приемном покое. Я, когда сюда пришел и узнал, что он здесь сохранился и почти не «ерзанный», чуть не прослезился. Я, правда, не на нем начинал работать, а на «дэпэ-восемь», это уж совсем раритет был, но большую часть своей реанимационной жизни именно на «рошке» отвозился. За несколько лет до Хрени, может, помнишь, нам и «Дрегер» немецкий по гуманитарке прислали, а потом каким-то чудом и «Рафаэль» швейцарский больница купила, а толку с них теперь? Ситуация та же, что и с навороченными джипами иностранной сборки, «гелендвагенами» всякими и прочим, даже еще хуже. Автомобилей в стране всяко по-любому было больше, чем дыхательных аппаратов, и людей, умеющих их чинить, тоже. Станции сохранились, с набором инструментария и проверочными тестами даже для их компьютерных «мозгов». И все равно – где ты теперь «гелендваген» увидишь? Все на «ладах»-уазиках ерзают, а кой-где – на «запорожцах» даже. А с аппаратами ИВЛ – ну сколько нужно было мастеров для их наладки и обслуживания, их ведь не так много и было – в крупных больницах, серьезных медицинских центрах. Пропал мастер-наладчик – и все: аппараты обслуживать стало некому. А в том аппарате начинка куда покруче иной иномарки была. Я как-то раз, до Хрени еще, сказал одному нашему «постояльцу» который наш «Рафаэль» ногой пнул, сколько этот «ящик на шесте» сто́ит, – тот не поверил: «Ты чё, доктор, за лошка меня держишь? Да за такие бабки можно пять «опелей» подержанных купить!!!» – а полетела в нем плата какая или просто датчики-расходники кончились – где взять, как починить?

И причем это сразу надо, не «потом, как-нибудь, заедем, посмотрим»: больной ждать не будет. Поначалу-то – да, навозили этой аппаратуры – не только аппаратов ИВЛ, но и другого чего – немеряно. Только хорошо, если после этой перевозки с убеганием от зомбаков по замертвяченным больницам один из двух аппаратов находился в исправном состоянии. Да и остальное достаточно быстро повыходило из строя, особенно если их пытались использовать врачи, а то и фельдшера, весьма смутно представляющие принцип их работы. Врач – он ведь только для обывателя врач, типа все врачебное знает и умеет. А посади ты того же выжившего окулиста в реанимацию – с него толку… А реаниматологи как-то кончились… А «Рошка» – она же неубиваемая, работает от сети, а не от турбокомпрессора, шаговый мотор, пневматика простейшая.

– Питерцы говорили, что немцы им чего угодно предлагали за чертежи той же «Фазы», – согласно кивнул Старый.

– «Фаза» тоже хорошая штука для искусственной вентиляции легких в полевых условиях, ну типа какие у нас сейчас, их же специально для нужд армии разработали, – согласился Дмитрий. – Трещит только сильно, когда работает. У нас за это в шутку завод, который их выпускал, не «Красно…», а «Белогвардейцем» именовали.

– Ага, – вставил Крысолов, – был у нас немчик, года два назад с купцами приезжал, типа в охране, тоже из нашего брата, охотника. Рассказывал, что больницы в Германии, ну или типа что от них осталось, первое время напоминали отстойники – типа средневековые чумные бараки, где помереть было проще, чем выжить. Сильно на них сказалась их прежняя «навороченность».

– Так это еще Новый Орлеан показал, – пожал плечами Дмитрий. – Говорили даже, что после него нашим докторам стали куда как охотнее сертификаты на врачебную деятельность выдавать, после того как их хирурги руками разводили, типа электричества нет, оперировать не можем. А наши оборудовали операционную на первом этаже, загоняли туда автомобиль и оперировали при свете фар. Не знаю, правда ли это, но байка такая ходила в нашей среде. По крайней мере мысль, как выкрутиться из такого положения у нашего человека работала. Вот только, – жестко сказал он, – нам бы так и не «забронзоветь» в своем величии, типа они – тупые, а мы в шоколаде. Как бы этот шоколад во что другое не превратился… Я тоже с немцем одним общался, тоже с врачом, только уже с год назад: освоили они выпуск простых аппаратов ИВЛ, может, как раз на основе той же «Фазы», и, кстати, даже несколько томографов компьютерных запустили, на тот момент пять штук вроде. А у нас, при всей нашей сообразительности, и сейчас я лично только о трех рабочих томографах знаю – в Питере том же, «Пламени» и вроде в Минске. А остальные типа так обойдутся. Мы же кудесники, и так могем гематому в черепе определить, не то что немцы-недоумки. Да чего там томограф, вон в туалете рукомойник висел, видели? Там канализационная система накрылась, и все у начальства руки не доходят починить. Мы, конечно, выкрутились – рукомойник присобачили. А не было бы рукомойника – пластиковую бутылку повесили бы. А ее не было бы – и еще чего придумали. Только нормальную канализацию сделать не можем… Я вот все думаю: как бы нам опять не остаться в заднице со своей похвальбой. Да, наша привычка из дерьма конфету делать нам сильно поспособствовала, когда Хрень началась, только все же кондитерские изделия лучше сотворять из более подходящих ингредиентов, как только такая возможность появляется… Так, ну давай глянем… – Они со Старым наклонились над неподвижно лежащим Бананом, Дмитрий оттянул ему веки, и оба забормотали себе под нос что-то настолько мудреное, что даже Крысолов, недовольно скривившись, отошел к койке, на которой лежал Кусок. Тот, широко улыбаясь, зажал отверстие коротенькой трубки, торчащей из горла, – сам понял, или тот же Дмитрий показал – и у него получилось пусть и плохо, но говорить! Речь, правда, была странно шипящей и тихой, но вполне себе разборчивой.