— Ну-у, — протянул я, — давайте посмотрим… верповать… По правде говоря, мистер Линкольн, это трудно объяснить в двух словах сухопутному человеку, понимаете? Это, видите ли, предполагает… довольно сложные маневры…

— Конечно, — кивнул он, — полагаю, что так. Но в общих чертах — хотя бы на пальцах. Что это значит?

Я рассмеялся с приятным облегчением:

— Если мы будем на судне, я, конечно же, с легкостью покажу вам. Или, например, на модели корабля…

Он все кивал, улыбаясь мне:

— Конечно-конечно. Никаких проблем. Я просто интересуюсь морем, мистер Комбер, и задаю этот вопрос каждому моряку, который имеет несчастье пришвартоваться ко мне, как вы это называете. — Он рассмеялся. — А вот еще одна штука, я как раз вспомнил. Простите мое любопытство, но что такое длинный сплесень?[64]

Я понял, что он прощупывает меня, несмотря на ласковое, почти сонное выражение своих темных глаз. Его по-деревенски простодушный вид ничуть не обманул меня. Я решил ответить ему тем же, хотя мое сердце забилось в тревоге.

— Это применяется для соединения снастей — брасов, мистер Линкольн, — спокойно ответил я, — и любой, кто интересуется морским делом, мог давным-давно найти этот термин в морском альманахе.

Он издал короткий смешок:

— Простите. Конечно же, это было не праздное любопытство, я просто проверял одну свою маленькую теорию.

— Что это за теория, сэр? — спросил я и мои колени задрожали.

— О, всего лишь о том, что вы, мистер Комбер, если это действительно ваше имя, не такой уж морской офицер, каким хотите казаться. Но не беспокойтесь, меня это совсем не касается. Это все мое проклятое юридическое образование — оно превратило меня из достаточно безобидного малого в назойливого приставалу. Очевидно, я слишком много времени провел в зале суда, ища правду и слишком редко находя ее. Может быть, я и чересчур подозрителен, мистер Комбер, но признайте, что меня мог не на шутку заинтересовать английский военный моряк, который не посыпает еду щедрой порцией соли, не постукивает — хотя бы инстинктивно — ломтиком хлеба по столу, прежде чем откусить кусочек,[65]и который не колеблясь подскакивает, как чертик из табакерки, когда пьют за здоровье Ее Величества. Даже секундное промедление при этом показалось бы естественным для джентльмена, который привык пить этот тост сидя.[66]— Он ухмыльнулся, склонив голову. — Но все это слишком тривиально и само по себе ничего не значит — до тех пор, пока плохо воспитанный назойливый приставала вроде меня вдруг обнаруживает вдобавок, что этот самый военный моряк не знает, что такое верпование или длинный сплесень. Но и после этого я все еще могу ошибаться, как со мной часто бывает.

— Сэр, — воскликнул я, стараясь, чтобы мой голос звучал угрожающе, в то время как мои ноги уже готовы были в ужасе сорваться с места, — я не понимаю вас. Я — британский офицер и, надеюсь, джентльмен…

— О, я в этом и не сомневаюсь, — махнул рукой Линкольн, — но даже это не является решающим доказательством, что вы не мошенник. Видите ли, мистер Комбер, я в этом не уверен. Я только подозреваю, что вы — обманщик, но, клянусь жизнью, не могу этого доказать. — Он почесал ухо и улыбнулся на манер горгульи. — В любом случае это — не мое дело. Полагаю, дело в том, что я и сам немного жулик, а потому ощущаю по отношению к другим обманщикам что-то вроде сочувствия. Как бы там ни было, я не настолько глуп, чтобы рассказывать о своих смехотворных наблюдениях и подозрениях кому-либо еще. Просто мне показалось, что вам любопытно было узнать про соль, хлеб и все остальное, — кивнул мне этот удивительный парень, — ну что, пойдемте слушать «Последнего менестреля»?[67]

К этому моменту я уже поймал себя на том, что всерьез размышляю: бежать ли мне через дверь или просто выпрыгнуть в окно, и была минута, когда второй путь казался мне гораздо предпочтительнее, но затем я несколько успокоился. Молодым людям нелишне будет запомнить, что весь секрет благородного искусства выживания одиночки состоит в том, чтобы точно знать, когда именно стоит бросаться наутек. Я размышлял над этим в тот самый момент, когда Линкольн глядел на меня со своей сардонической усмешкой, и решил, что лучше сидеть тихо, чем суетиться. Он понял, что я — самозванец, но не смог бы этого доказать и по каким-то непонятным личным причинам решил свести все к шутке. Так что я одарил его своей самой вежливой улыбкой и произнес:

— Признаюсь, сэр, что я и понятия не имею, про что это вы говорите. В любом случае, нам стоит присоединиться к остальному обществу.

Я думал, что это собьет Линкольна с толку, но он больше ничего не сказал, и мы вернулись обратно в комнату. Я держался с бодрым видом, но все еще опасался разоблачения, так что остаток вечера провел в постоянном страхе. Припоминаю, как меня заставили петь партию баса в хоровом исполнении песни — похоже, это было «Вот бравый моряк, но на берег он сходит так редко», что, без сомнения, вызвало у мистера Линкольна ироничную улыбку. Кроме этого я запомнил очень немногое, в том числе и то, что, когда все разошлись, Фэйрбразер отвез меня на квартиру в департамент Военно-морского флота, где я и провел бессонную ночь, размышляя, как бы мне выбраться из этой западни.

Они все же отошлют меня в Новый Орлеан, если, конечно, Линкольн — эта наглая деревенщина — оставит свои подозрения при себе, что представляется весьма вероятным. Главное, чтобы мне удалось исчезнуть по-французски[68]до того, как возникнет малейший риск вновь столкнуться с командой «Бэллиол Колледжа» на суде. Из Вашингтона не убежишь, значит, остаются Балтимор и Новый Орлеан. Я предпочел бы первый, но из этого ничего не вышло, поскольку когда на следующее утро департамент Военно-морского флота наконец закончил разбираться со мной, то мы с Фэйрбразером отправились прямо на его бриг, где мне сразу же пришлось подняться на борт. Мы отплыли уже через пару часов, так что ничего не оставалось, кроме как примириться с неизбежностью и строить планы побега уже из Луизианы. Я не знал, что буду делать после того, как мне удастся улизнуть, но если моя природная сообразительность не поможет мне вернуться целым и невредимым на родную английскую землю-то значит я не тот находчивый человек, каким себя представлял. После того как раньше мне удалось счастливо избежать всех ужасов афганской кампании и германской революции, со всеми их перерезанными глотками и кровопролитием, исчезновение из Соединенных Штатов представлялось просто приятной прогулкой, несмотря на обвинения в работорговле и присвоении чужого имени, а также все ловушки, которые Фэйрбразер и его начальники наверняка на меня расставят. Я полагал, что смогу все хорошо устроить, если как следует рассчитаю каждый шаг — о, этот оптимизм юности! Если бы я только знал, что ожидает меня по дороге домой, в Англию, я сдался бы им тут же — здесь и сейчас, рассказал бы Фэйрбразеру всю правду и был бы готов предстать на суде по обвинению в работорговле. Но, слава богу, я был лишен дара ясновидения.