Оперу давали 12 раз подряд, и каждый спектакль проходил в переполненном зале. Можно без преувеличения сказать, что «Любовный напиток» спас весь сезон. В это время в Милане находился Федор Шаляпин, который впоследствии написал об этом в своих мемуарах: «В свободные вечера я ходил в „Ла Скала“ слушать оперы, в которых не был занят, дирекция любезно дала мне место в партере, и я мог наблюдать итальянскую публику уже не со сцены, а, так сказать, находясь в недрах ее. Как сейчас помню представление оперы „Любовный напиток“, в которой замечательно пел Карузо, тогда еще молодой человек, полный сил, весельчак и прекрасный товарищ. Натура по-русски широкая, он был исключительно добр, отзывчив и всегда охотно, щедро помогал товарищам в трудных случаях жизни.

Так вот, пел Карузо, уже любимец миланской публики, арию в „Любовном напитке“, пел изумительно! Публика бисирует. Карузо каким-то чудом поет еще лучше. В бешеном восторге публика снова единодушно просит:

— Бис! Карузо, дорогой, бис!

Рядом со мной сидел какой-то человек в пенсне, с маленькой седой бородкой. Он все время очень волновался, но не кричал, а лишь про себя вполголоса говорил:

— Браво!

По внешнему виду это был мелкий торговец, хозяин или старший приказчик галантерейного магазина, человек, умеющий ловко продать галстук. Когда Карузо спел арию первый раз, этот человек тоже кричал „бис“, но после второго он уже только аплодировал. Но когда публика начала требовать третий раз, он вскочил и заорал хриплым голосом:

— Что же вы, черт вас побери, кричите, чтобы он пел третий раз?! Вы думаете — это пушка ходит по сцене, пушка, которая может стрелять без конца! Довольно!

Я был изумлен таким отношением к артисту, — я видел, чувствовал, что этот человек готов с наслаждением слушать Карузо и три, и десять раз, но — он понимал, что артисту не легко трижды петь одну и ту же арию. С таким бережным отношением к артисту я встречался впервые.

И вообще итальянцы относились к опере, к певцам крайне серьезно. Они слушали спектакль с увертюры очень внимательно и чутко; часто бывало, что в наиболее удачных местах публика единодушно, полушепотом возглашала:

— Браво!

И эта сдержанная похвала являлась для артистов более ценной, чем взрыв аплодисментов.

В антрактах, в фойе, устраивались целые диспуты; люди, собираясь группами, теребили друг друга за пуговицы, споря о достоинствах исполнения артистом той или иной роли. И меня поражало их знание истории оперы, истории Миланского театра»[146].

В марте Карузо и Шаляпин встретились во время репетиций «Мефистофеля» А. Бойто — перед знаменитым спектаклем, в котором русский певец впервые предстал перед итальянской публикой. Они сразу же подружились, тем более выяснились любопытные пересечения их биографий: оба родились в один год и в одном месяце. Оба были выходцами из бедных семей. Шаляпин тоже начинал карьеру в церковном хоре. Оба, несмотря на все успехи, испытывали страх сцены. Оба рисовали — причем сразу же обменялись дружескими шаржами.

О перипетиях, связанных с постановкой «Мефистофеля» в «Ла Скала», о грандиозном триумфе Шаляпина написано слишком много, чтобы к этому возвращаться. Достаточно открыть любую из множества книг о русском басе или его мемуары. Уже после смерти Карузо, в декабре 1921 года в Нью-Йорке Шаляпин делился воспоминаниями о тех днях с Бруно Дзирато, последним секретарем тенора:

— На первой репетиции Карузо с Карелли пели вполголоса, что, должен признаться, было очень даже кстати. Ведь позади у меня остался утомительный переезд из Санкт-Петербурга. Поэтому, когда подошла моя очередь петь, я поступил так же, как они, и стал лишь намечать свою партию. Тосканини на мгновение заколебался, но ничего не сказал. Все же через минуту-другую он вышел переговорить с Гатти, и уже тот предложил мне дать полный звук, потому что такое у них в «Ла Скала» правило в отношении незнакомых певцов. Я немедленно сделал это и заработал самые искренние поздравления. Однако манера поведения Тосканини несколько вывела меня из себя. И тогда Карузо объяснил мне, что Тосканини — вроде пса, который без конца лает, но не кусает; дескать, голоса остальных певцов дирижеру известны, со мной же дело обстоит иначе… Карузо произвел на меня самое очаровательное впечатление, весь его облик олицетворял сердечную доброту. А его голос — это идеальный тенор. Каким наслаждением было петь с ним вместе![147]

В связи с фурором, который произвел Шаляпин в «Мефистофеле», все прочие исполнители, включая Карузо, отошли на второй план. Однако нельзя сказать, что Шаляпин «перепел» своих партнеров. Он потряс публику в большей степени гипнотизирующим артистизмом, а не вокальными возможностями, которые у певца на тот момент раскрылись далеко не в полной мере. По технике и певческому мастерству и Карузо, и Карелли тогда были несравнимо выше, хотя тенор и получил от критиков несколько замечаний. То, что «Мефистофель» в «Ла Скала» превратился в триумф русского баса, не помешало ни Шаляпину, ни Карузо до самой смерти тенора сохранять теплые дружеские отношения. Впоследствии им не часто приходилось выступать вместе — гонорары обеих «звезд» были столь высоки, что импресарио редко могли себе это позволить. Но общение с Шаляпиным помогло Карузо, который никогда не упускал случая перенять опыт коллег, в чем-то его превосходивших, улучшить драматическую выразительность исполняемых партий и повысить уровень актерского мастерства. С каждой новой ролью он все больше вживался в образ героя, пока не достиг на этом пути апогея в роли Элеазара — последней роли из воплощенных им на сцене.

В конце своей недолгой оперной карьеры успела выступить в «Ла Скала» и Ада Джакетти. Правда, в официальные отчеты театра ее имя не попало. Вполне возможно, она выступила в какой-нибудь небольшой роли или внезапно заменила заболевшую певицу. Во всяком случае, мы имеем свидетельство об этом самого Карузо, который в 1903 году упоминал об этом факте в письме к Паскуале Симонелли[148].

После «Любовного напитка» и «Мефистофеля» контракты посыпались на Карузо один заманчивей другого. Тенор подписал договор на гастроли в Варшаве. Рауль Гюнсбург предложил ему спеть в театре «Казино» Монте-Карло. Антонио Скотти помог оформить контракт с лондонским «Ковент-Гарденом». Однако для Карузо самым важным и лестным было приглашение в главный театр его родного города — в «Сан-Карло», где он должен был выступать с конца декабря 1901 года.

В апреле Энрико и Ада отправились на очередные гастроли в Буэнос-Айрес. В Аргентине Ада, к крайнему неудовольствию Карузо, подписала контракт на выступления в театре «Политеама». Она должна была петь в «Мефистофеле» А. Бойто, однако отменила выступление прямо перед спектаклем, ибо, как сообщалось в газетах, плохо себя чувствовала. На этом первая половина ее оперной карьеры закончилась. В следующий раз она появилась на сцене лишь спустя девять лет, уже расставшись с Карузо.